Вдвоем против целого мира

Полянская Алла

– Профессор Шумилов разрабатывал вещество, которое влияло на внутриутробное развитие плода. – Огурцова нахмурилась. – Эти разработки велись давно, спецслужбы и оборонное ведомство всегда искали формулу получения идеального солдата – выносливого, с высоким интеллектом, с выдающимися внешними данными. Эти разработки ведутся до сих пор, в нацистской Германии занимались подобными очень эффективно, так что никакого нового направления Иван Николаевич не открыл, но его работа все-таки дала определенные результаты. Я знаю, что многие из вас сидят и думают, какое вы имеете к этому отношение. Я скажу: самое прямое. Елизавета, Дариуш, Татьяна, Софья, Михаил, Илья и Мария – это результат селекции, результат применения препарата, формулу которого вывел Шумилов. Предвижу вопросы и скажу сразу: препарат вводился беременным без их ведома, этим занимался профессор Оржеховский, и вначале казалось, что это успех. Выдающиеся внешние данные были налицо. К сожалению, у Елизаветы был диагностирован аутизм, но вначале это не связали с применением препарата, ведь остальные дети были на первый взгляд здоровы. Со временем тревогу забил профессор Миронов, выдающийся психиатр. В то время об аутизме и его проявлениях знали мало, но Миронов был очень талантливый врач, и одним из направлений, по которым он работал, являлся как раз аутизм. Наблюдая за своим внуком, он заметил симптомы, которые заметил и у остальных детей Научного городка, кроме брата и сестры Яблонских и Владика Оржеховского. Мать Яблонских во время беременности не наблюдалась у профессора Оржеховского, а Владик был его внуком. Сопоставив факты, Миронов пришел к Оржеховскому, и Станислав Сергеевич был вынужден признаться, что – да, принимал участие в разработке препарата для беременных, который влияет на определенные группы генов, те выделяют некие вещества, заставляя плод развиваться определенным образом. И препарат он колол всем своим пациенткам. Профессор Оржеховский понятия не имел, что так взволновало Миронова, пока тот не ткнул старого дурака носом в очевидные вещи: все дети, получившие внутриутробно препарат, страдают синдромом Аспергера в той или иной степени. Да, они красивы, умны, способны обучаться самостоятельно – и тем не менее у каждого из них есть синдром Аспергера.

– Что?! – Маша привстала, побледнев. – А мои дети?!

– Я не врач, я химик. – Огурцова покачала головой. – Но вряд ли твои дети получили от тебя твою болезнь, ведь мутация была вызвана искусственно. Хотя, безусловно, мутация генов – это… ну, надо будет посмотреть. Все вы трудно сходитесь с людьми, не испытываете привязанности ни друг к другу, ни к родным так, как это бывает у остальных людей. Может, ваши дети – исключение. Все вы обладаете замечательным интеллектом, даже Софья, получившая наименьшую дозу препарата. Все вы имеете выдающиеся внешние данные, и все вы – социопаты в той или иной степени. Моя покойная внучка была социопаткой в самой тяжелой форме. Но, так или иначе, каждый из вас, получив внутриутробно разные дозы препарата, приобрел и определенный набор качеств. То есть эти негодяи испытывали дозировку, и крыс им было недостаточно. Грызуны не давали явных признаков, ведь как можно определить, красивая крыса или нет, об интеллекте вообще молчу. Самую большую дозу получила Елизавета. Результат мы все знаем – аутизм в тяжелой форме. Но, как оказалось, она использовала не десять процентов мозга, а тридцать. Елизавета была в своем роде гением – но гением, запертым в сумерках своего мозга, который никак не контактировал с действительностью.

– Как он мог! – Анжелка вскочила, взмахнув рукой с ярко-красными ногтями. – Профессор Оржеховский, он же был хороший человек, как же он мог!

– И хорошие люди ошибаются. – Огурцова отпила из стакана и откашлялась. – Иван умел манипулировать людьми. Его собственные дети его разочаровали. Он был талантливым ученым, харизматичной личностью, а на его детях природа отдохнула, они абсолютные посредственности, даже Николай. И, глядя на них, Иван думал о том, что если можно вывести новый сорт пшеницы с нужными качествами, то и человека тоже можно. Идея, повторюсь, не новая. И он привлек к работе Оржеховского, который защитил диссертацию по проблемам репродуктивного здоровья женщин, и меня – я же химик. Конечно, неофициально. Я понятия не имела, что два старых дурака договорились испытать препарат на людях, но Оржеховский все-таки не назначил его собственной дочери, а вот Иван оба раза заставлял невестку принимать его. Наталья все знала, единственная из всех. Думаю, от этого она и заболела шизофренией. Ума она была невеликого, душонка тоже жиденькая, вся ее ценность состояла в смазливой мордашке да отсутствии родственников. Когда у Лизы диагностировали аутизм, Наталья, конечно же, поняла, откуда эта напасть. Когда ее заставили сохранить вторую беременность, она отказывалась принимать препарат, и где-то месяце на пятом Иван усыпил ее и вколол вещество, он делал это несколько раз. Ему было интересно, что получится, если дать препарат на таком сроке.

– Боже мой…

Анжелика вдруг обняла Соню, словно пытаясь защитить.

– Вы уроды, вы это знаете? Не они, кого вы обрекли на такое, а вы, и ваш Шумилов, и… Боже мой… – Анжелика сверкнула глазами, глядя на Огурцову. – Вы это знали. И все эти годы молчали.

– Конечно, знала. – Огурцова сухо улыбнулась. – Детка, мир устроен совершенно не так, как ты это себе вообразила. Есть люди, меняющие судьбы мира, эти люди не ставят перед собой мелких целей и не смотрят, сколько расходного материала пострадает, пока они перекраивают миропорядок. Так всегда было, и сейчас все точно так же. Это аморально? Безусловно. Но что такое мораль? Условность, которая меняется чаще, чем уходит поколение. А вещи, которые делают некоторые люди, остаются на века. Через полвека уже никто и не вспомнит, как аморально поступили люди, которые методом проб и ошибок нашли нечто, спасшее тысячи, десятки тысяч жизней. Но это ненужный пафос, а на деле оказалось, что свои дети – это свои дети, и видеть их такими никто не желает.

– Ну, да. – Соня уставилась в пространство за окном. – Получается, мы выродки. Мутанты.

– Соня…

Реутов встретился глазами с Афанасьевым. До этого они не виделись, и Реутов понял, что тот сейчас чувствует. Он ведь тоже знал обо всем.

– Не надо. – Соня смотрит поверх голов присутствующих отрешенным взглядом. – Все же понимают, что я права. Мы все – результат мутации, выродки, у нас нет того, что делает всех полноценными людьми. И то, что мы в этом не виноваты… ну и что. Это не меняет дела.

– Не меняет. – Огурцова смотрит на нее почти сочувствующе. – Когда о результатах эксперимента Шумилова стало известно его кураторам в спецслужбах, проект закрыли. Ты помнишь последние годы жизни твоего деда?

– Конечно. – Соня вздохнула. – Умерла бабушка, потом отец. Дед запирался в лаборатории и вообще практически жил в этом доме, а не в городской квартире, и работал один.

– К тому времени его подразделение в институте закрыли, записи все изъяли, и формула вещества исчезла. – Огурцова вздохнула. – Причем решение это было принято не сразу, а после самоубийства твоей матери. Они приехали из Лондона, Иван читал там доклад, и очень успешно, но пришлось вернуться раньше времени из-за дурацкой выходки Натальи. Оказалось, что решение уже приняли, подразделение закрыли и записи изъяли. Его словно жизни лишили, ведь работа заменяла ему все. Мы тогда много разговаривали, и постепенно к нему пришло осознание того, что он натворил. Нет, он не раскаивался – и раскаивался одновременно, глядя на тебя. Он знал, что ты не его внучка, не его кровь. Ты знаешь это?

– Да…

– Как?! – Елена Станиславовна вскинулась. – Что вы хотите этим сказать?!

– Не надо, Лена. – Огурцова жестом пресекла все возражения. – Конечно, при этом расследовании сравнили ДНК сестер и выяснили, что у Елизаветы и Софьи только мать общая. Наталья забеременела от своего старого друга, и когда профессор потребовал сохранить беременность, как последний аргумент, сообщила свекру, что ребенок не от его сына. Но Шумилову это было неважно, ему нужен был подопытный материал. И родилась Соня. Никто не знал, что она – дочь не Николая, кроме Натальи, самого Шумилова и меня. И отца ребенка.

Огурцова замолчала, собираясь с силами. Только сейчас стало заметно, что она очень стара, и это выступление отбирает у нее последние силы.

– В этом все дело. – Огурцова вздохнула. – Когда убили Елизавету, Шумилов решил, что это сделала Соня.

– Я?!

– Да. – Огурцова успокаивающе подняла руку. – Твоя жизнь была невыносима. Мать-шизофреничка, которую Иван отказывался лечить, потому что боялся огласки, ненавидела тебя, ведь ты перенесла препарат гораздо лучше Лизы и оказалась почти нормальной, симптомы синдрома Аспергера у тебя проявились в легкой форме, как у Марии, но та должна быть благодарна за это ускоренному метаболизму своей матери. Накануне своего исчезновения Елизавета снова напала на тебя, и Наталья хохотала абсолютно безумно, Шумилов и Николай были вынуждены ее запереть. Ты помнишь это?

– Нет…

– Именно. – Огурцова значительно подняла палец. – Миронов, который наблюдал вас всех…

– Дед никогда не лечил никого из нас!

– Илюша, аутизм не лечится, как и синдром Аспергера. Можно только подкорректировать поведенческие реакции, но вы и сами с этим отлично справлялись, ваш интеллект и ваша психика оказались выносливыми и подвижными. Вы все – отличные подражатели и очень наблюдательны. Вы социализировались сами, но профессор Миронов вас наблюдал. И его вывод по Соне был таков: она обладает способностью забывать события, которые наносят вред ее мироощущению, но ее разум сам решает, что забыть, а что нет. Она вполне могла убить Елизавету и не помнить об этом. Конечно же, как только Иван это услышал, он тут же прекратил расследование исчезновения Лизы. Кураторы Ивана из спецслужб не знали об его эксперименте, проводимом на людях, они-то думали, что он только крысами ограничивается, и ему пришлось все рассказать, при этом он, как мог, оградил Оржеховского от преследований и расхлебывал кашу сам. И тебя он оградил от расследования, хотя думал, что это сделала ты.

– Но я ничего не делала!

– Ты не можешь этого знать, твоя память выборочно сохраняет информацию. – Огурцова покачала головой. – Много лет ты жила в стрессе, а при синдроме Аспергера это нежелательно.

Соня поникла и сжалась. Столько лет неизвестности, а что, если она и правда убила Лизу и не помнит этого? Ведь не помнит же она ссору, о которой говорила профессор Огурцова. Или не было такого? Но тогда зачем старухе это рассказывать?

– Соня этого не делала. – Афанасьев отодвинул стакан и поднялся. – Я был в овраге, видел обеих девочек, Сони там не было.