Вдвоем против целого мира
Шрифт:
И профессор Огурцова, которая все эти годы знала эту тайну, смотрела на них на всех и понимала, что при ее попустительстве и участии, пусть даже косвенном, разрушены жизни целых семей, которые никогда не узнают, какими бы стали их дети, если бы не высокомерный сукин сын, считавший себя Господом Богом.
И Афанасьев. Соня пока не знает, как ей относиться к тому, что у нее нежданно-негаданно вдруг появился отец и бабушка тоже, они, оказывается, любят ее и принимают любую и на любых условиях. Соня чувствует их боль и знает, что у нее будет время решить, что ей делать.
И Реутов. Соня смотрит на него и понимает – он тоже подозревал ее, пусть недолго, но подозревал. Как и тот, другой.
– Я вспомнила… – Соня даже всхлипнула от внезапно появившегося воспоминания. – Я читала в своей комнате. Заперлась на ключ, потому что Лиза была уже взвинченная какая-то. Я взяла у дедушки «Психоанализ» – мы накануне обсуждали эту книгу, и Маша сказала, что… ну, неважно, я хотела найти то место и перечитать. Книга была написана по-немецки, а я тогда немецкий знала не очень хорошо, и дело двигалось медленно. Лиза начала колотить в дверь, пришла мать, стала орать, что я бесчувственная дрянь и нервирую сестру. Я открыла, и Лиза сбила меня с ног. Она была очень сильной в такие моменты, а мать громко захохотала. Лиза ударила меня ногой – и смотрела на меня очень спокойно, била и смотрела, а мать хохотала. И тогда впервые пришли дедушка и отец, оттащили Лизу, мать стала бросаться на них, что-то выкрикивать, и отец ударил ее по голове, а Лиза отшатнулась, словно это ее ударили. И ей вкололи что-то и заперли, и мать заперли. Дедушка вошел ко мне в комнату и сказал… что такое больше никогда не повторится. Он взял мой медальон и качал у меня перед глазами, и все говорил, что я должна это забыть, потому что больше такого никогда не будет…
– Гипноз, конечно же! – Профессор Огурцова вскинулась. – Вот как объясняются необычайные свойства памяти Софьи забывать! Старый дурак ее гипнотизировал! Он умел это, практиковался. Медальоны были отлиты по принципу маятника, чтобы держать в узде девчонок, особенно Соню, которая могла разболтать, Лиза-то молчала. Проклятый дурак, он и так испортил девчонке жизнь, а тут еще такое!
– А это плохо? – спросил Реутов с беспокойством. – Может, это было правильно – убирать тяжелые моменты из памяти?
– Они никуда не деваются, вот что плохо. – Огурцова отпила из стакана и откашлялась, ее звучный голос наполнил комнату. – Это фантастика – стертая память, никуда воспоминания не деваются, они, как старые вещи на чердаке, лежат и пылятся до поры. А вот когда они могут выскочить и что из этого получится – предсказать невозможно, это как сейчас, бах! – и все вылезло. Это как неразорвавшаяся бомба времен Второй мировой, лежит в грунте сто лет, а тут пахали поле, и что-то в ее ржавых внутренностях сдвинулось. Результат – разбросанный по полю металл и тракторист. А до этого сто лет пахали, и ничего. С Софьей нужно работать, чтобы узнать, что еще он заставил ее забыть, и вытащить эти воспоминания, чтоб ее психика уцелела. Я даже не скажу, кто сейчас за такое возьмется, профессор Миронов умер, а больше я никого не знаю. Прости меня, детка, если можешь.
Старуха с трудом поднялась из кресла.
– Я бы прилегла, если вы не возражаете. Вот здесь, на диване.
– Минутку.
Вездесущая Дина бросилась снимать лишние подушки, служанка тащила плед.
– Сюда, профессор. – Дина устраивает старуху на диване. – Вот, выпейте лекарство.
Афанасьев только головой покачал – надо же, и с лекарством управилась. Как ей это удается, бог знает.
– Все это хорошо, но ответа на вопрос, кто убил Лизу, нет. – Реутов старается не смотреть на Соню, но у него это плохо получалось. – Улик не осталось, но убийца по сей день среди нас.
– И тот же человек заколол Татьяну Филатову. – Виктор оглядел собравшихся. – Рано или поздно, а улики мы найдем.
– Может, и найдете, да только не убивала я эту потаскушку.
Это произнесла Дина, молчаливая и все на свете умеющая.
– Дина?! – Светлана Терентьевна всплеснула руками. – Что такое ты говоришь?
– Да что уж теперь. – Дина вздохнула. – Я убила Лизку. Вы тогда пришли в дом и плакать принялись, как ваша Соня живет и какая она вся побитая, живого места нет, и что это девчонка такое с ней делает, и Дмитрия забрали по наущению старика. А потом вспомнили, что рубашку Дмитрия на берегу оставили. И я пошла за той рубашкой – через овраг. А там была она.
– Дина…
– Ну что – Дина? Мне помирать скоро, и чтоб напраслины на Соню не возвели, я скажу. Девка была в том овраге, шла откуда-то как ни в чем не бывало, уж где она шлялась одна такая-то, я знать не знаю, но она шла мне навстречу, и я окликнула ее, а эта дрянь и головы не повернула, шла, глядя в землю, как будто ничего не слышит.
– И вы…
– Я взяла палку – их много, в овраг дождем сносит – и ударила ее. – Дина вздохнула. – Чтоб она хоть раз узнала, что такое боль. Она же за этим нападала на Соню – чтобы понять, что такое боль, я думаю. Ребята говорили, что Соня рассказывала: когда Лиза нападала, она очень внимательно смотрела, как реагирует сестра. Словно на лабораторную крысу.
– Она бывала у своего деда в лаборатории, слышала все разговоры и, конечно же, знала о препарате. И видела, как обходятся с крысами. – Огурцова застонала от отчаяния. – Она не видела разницы между крысой и человеком. Лиза не понимала, в чем эта разница, если дед проделывает опыты на людях. И она пыталась ему подражать. Эти ее рисунки – целые альбомы, где она рисовала Соню. Это лабораторный журнал, а не проявление привязанности или любви. Она вела журнал наблюдений! Чудовищно…
– Лиза не понимала, что это ее сестра и что так нельзя? – Реутов едва сдерживал ярость.
– Нет. – Огурцова закрыла глаза и сжала пальцами виски. – Не понимала. Они же в лаборатории обсуждали всех детей как раз в таком ключе – тот получил столько-то препарата, реакция такая, тот вот так. И Лиза думала, что все они – как эти крысы, она разницы не видела! А старый дурак это знал, будь он проклят! Знал и до поры закрывал глаза, пока не понял, что девчонка вышла из-под контроля. Но вы-то, вы-то как это поняли?
Дина улыбнулась и погладила Огурцову по руке.
– Не надо волноваться, профессор. Поняла, слушая рассказы о ней, вот уж не знаю как.
– Погодите. – Анжелика решила вмешаться. – Когда я поранила ногу, Лиза испугалась. Если бы она воспринимала людей как лабораторных крыс, то…
– Она не всех так воспринимала. – Огурцова вздохнула. – О тебе в лаборатории не говорили, и тебя она воспринимала человеком, твоя боль ее взволновала. А вот остальных из опытной группы, включая сестру… Господи, кошмар.
– Не надо, профессор. – Дина поправила старухе подушку. – Все прошло. Я встретила ее в овраге и выдала этой дряни то, чего она хотела – она же искала ответы. Я ударила ее, она согнулась, схватившись за лицо, и я ударила ее снова, она закричала. Я спросила, поняла ли она то, что хотела понять, а она смотрела на меня и кричала на одной ноте. И я ударила ее по голове. Сильно. Я знала, что убью ее. Она упала, а я пошла дальше. Палку выбросила в реку, забрала рубашку Дмитрия и вернулась в дом. Мы уехали практически сразу, Андриевский увез нас в Александровск, оттуда мы связывались с адвокатами, чтобы Диму вызволить. Если вы сможете это доказать – милости прошу, господа, но случись что, я от всего откажусь, скажу, что пошутила. Но модельку я не убивала, вот как хотите, но я к ней пальцем не прикоснулась, так что ищите в другом месте.