Вечер и утро
Шрифт:
По сути, она предалась ему и в более практичном смысле. Знатной женщине полагалось лишаться девственности с мужем. Выходит, теперь ей назначено судьбой выйти замуж именно за Уилвульфа, не то она выставит себя лгуньей и разрушит свой брак.
Вдобавок она могла понести от него.
Интересно, как все будет утром? Как поведет себя Уилвульф? Ему придется что-то сказать, ибо он, подобно ей, знает, что все изменилось – теперь, когда они сделали то, что сделали. Он должен обратиться к отцу Рагны и просить ее руки. Наверняка возникнет спор из-за приданого. Они оба принадлежали к знати, следовательно, их брак касался не только семейных отношений. Не исключено, что Уилвульфу может потребоваться разрешение короля Этельреда.
Это ему тоже следует обсудить с Рагной. Вообще обсудить предстоит многое – когда и где они поженятся, как все будет обставлено. Она с нетерпением ждала этого разговора.
Рагна была счастлива, а все хлопоты можно благополучно уладить. Она любила своего избранника, он любил ее, и им суждено вместе провести долгие годы впереди.
Она думала, что не сомкнет глаз всю ночь, но вскоре провалилась в глубокий сон и не просыпалась, пока не наступило утро и слуги не застучали по столу мисками, а помещение не заполнилось запахом свежеиспеченного хлеба.
Она поспешно вскочила и огляделась. Воины Уилвульфа складывали свои немногочисленные пожитки в короба и кожаные сумки. Самого Уилвульфа видно не было: должно быть, ушел умываться.
Родители Рагны вышли из своих покоев и сели во главе стола. Мать вряд ли обрадуется утренним новостям. Отец, конечно, менее привержен соблюдению правил, но едва ли быстро смирится с последствиями того, что случилось. Они оба совсем по-другому мыслили себе будущее Рагны. Но если что, она признается, что потеряла девственность с Уилвульфом, так что им придется уступить.
Она отломила кусок хлеба, намазала кашицей из измельченных в вине ягод и жадно принялась есть.
Вошел Уилвульф и занял свое место за столом.
– Говорил с моряками, – сообщил он всем. – Мы отплываем через час.
Теперь, подумал Рагна, он расскажет; но Уилвульф достал нож, отрезал толстый кусок ветчины и начал его поглощать. Значит, разговор состоится после завтрака.
Внезапно Рагна поняла, что не в силах смотреть на еду. Хлеб встал комом у нее в горле, и пришлось сделать глоток сидра, чтобы его проглотить. Уилвульф беседовал с графом о погоде в проливе и о том, сколько времени потребуется, чтобы добраться до Кума. Все походило на разговор во сне, когда слова лишены всякого смысла. К счастью, завтрак быстро закончился.
Граф и графиня решили спуститься к морю и проводить Уилвульфа. Рагна присоединилась к ним, чувствуя себя невидимым духом, молча следуя за остальными, которые ее словно не замечали. Дочь городского главы, девушка ее лет, улыбнулась ей и воскликнула: «Доброе утро!» – но Рагна не ответила.
У кромки воды люди Уилвульфа подобрали рубахи и приготовились идти вброд до стоявшего у отмели корабля. Уилвульф обернулся и широко улыбнулся. Вот сейчас он наконец-то скажет: «Я хочу жениться на Рагне».
Он строго поклонился всем по очереди – графу, графине, Ричарду и, последней, Рагне. Взял ее руки в свои и кое-как, коверкая местное наречие, выговорил: «Спасибо за радушие». Затем отвернулся, прошлепал по мелководью и, не оглядываясь, поднялся на борт корабля.
Рагна не могла поверить своим глазам.
Матросы отвязывали канаты. Рагна не могла поверить в происходящее. Может, ей приснился дурной сон и она никак не проснется? На корабле подняли парус. На мгновение тот обвис, затем поймал ветер и расправился. Корабль тронулся в путь.
Уилвульф, опиравшийся на борт, помахал рукой и отвернулся.
5
Конец июля 997 г.
Летним днем, передвигаясь по лесу и разглядывая переменчивые узоры солнечного света на тропинке впереди, брат Олдред во весь голос распевал гимны. Когда не пел, он разговаривал со своим пони Дисмасом, выспрашивал у того, понравился ли ему очередной гимн и какой он хочет услышать следующим.
До Ширинга оставалось не более двух дней пути, и Олдред радовался, воображая ликование братьев. Он отлично исполнил порученное дело, продолжая нести знания туда, где раньше царило слепое невежество. Восемь новых книг в коробе, привязанном к крупу Дисмаса, написанных на пергаменте и отменно разукрашенных, станут скромным основанием великого начинания. Олдред мечтал о том, чтобы аббатство Ширинга превратилось в главный центр обучения и науки, в место, где будет скрипторий, способный соперничать со скрипторием Жюмьежа, а также большая библиотека и школа, в которой отпрысков знати будут обучать чтению и письму и внушать им страх Божий.
Впрочем, до такого положения дел аббатству пока было далековато. Старшие братья не разделяли честолюбивых устремлений Олдреда. Настоятель Осмунд, дружелюбный и ленивый, во многом потакал молодому Олдреду, но главным образом потому, что понимал: поручи этому юнцу что-либо – и можешь считать, что все сделано, иное настоятеля не заботило. Вообще Осмунд соглашался на любое предложение, которое не требовало от него самого каких-либо усилий. Зато камнем преткновения оказывался казначей Хильдред, который отвергал все без исключения затеи, подразумевавшие расходы, словно монастырю полагалось хранить и накапливать деньги, а не просвещать этот мир.
Быть может, Господь свел Олдреда с Осмундом и Хильдредом ради того, чтобы молодой монах научился долготерпению.
Надо признать, что Олдред не был одинок в своих устремлениях. Среди монахов уже давно бродило смутное желание перемен, многие желали изменить привычный уклад, встряхнуть братию, погрязшую в праздности и потворстве собственным слабостям. В Винчестере, Вустере и Кентербери во множестве выпускались прекрасные рукописные книги, однако этот порыв к совершенствованию пока не затронул аббатство Ширинга.
Олдред запел новый гимн:
Должны почтить мы стражников небес,Что Божью славу…Он осекся, увидев перед собой на тропе незнакомца.
Олдред даже не заметил, откуда тот взялся. Босые и грязные ноги, вместо одежды какие-то лохмотья, на голове ржавый шлем, почти скрывавший лицо. Окровавленная повязка на плече говорила о недавнем ранении. Незнакомец стоял на тропинке, преграждая Олдреду путь. Наверное, он вполне мог оказаться бездомным и безобидным нищим, но больше смахивал на злодея.