Вечер и утро
Шрифт:
Старший, Эрман, вставил:
– Нам сказал, что убил.
Олдред покосился на Эдгара.
– Ты и вправду убил викинга?
– Я напал на него сзади, – признался Эдгар. – Пока он боролся с… с женщиной. Он не замечал меня, пока не стало слишком поздно.
– А что женщина? – По тому, с какой запинкой паренек о ней упомянул, Олдред решил, что она много для него значила.
– Викинг швырнул ее на землю прямо перед тем, как я его ударил. Она стукнулась головой о каменный порог. Я не успел ее спасти. Она умерла. – Такие очаровательные, карие глаза Эдгара наполнились слезами.
– Как ее звали?
– Сунгифу, – прошептал юноша.
– Я помолюсь за ее душу.
– Спасибо.
Похоже, Эдгар любил эту Сунгифу. Бедняга. Наряду с состраданием Олдред почувствовал изрядное облегчение: мальчик, настолько сильно влюбленный в женщину, вряд ли мог грешить с другим мужчиной. Сам он еще мог поддаться соблазну, но Эдгар не из таких, можно не беспокоиться.
Веснушчатый Эдбальд не унимался:
– Настоятель ненавидит Эдгара.
– Почему? – удивился Олдред.
– Я посмел с ним спорить, – объяснил Эдгар.
– Полагаю, ты взял верх, и это его окончательно рассердило.
– Он утверждал, что сейчас идет девятьсот девяносто седьмой год, значит, Иисусу исполнилось девятьсот девяносто семь лет. Я возразил, что Иисус родился в первый год, а потому его первый день рождения случился во втором году. Выходит, в следующее Рождество ему исполнится девятьсот девяносто шесть лет. Все просто. Но Дегберт назвал меня высокомерным щенком.
Олдред рассмеялся:
– Да, Дегберт ошибся, но такую ошибку делают многие.
– Со священниками не спорят, даже если они неправы, – неодобрительно заметила Милдред.
– Особенно когда они неправы. – Олдред поднялся с земли. – Темнеет. Мне лучше вернуться в монастырь, пока еще светло, не то я оступлюсь и упаду в реку. Что ж, было приятно познакомиться.
Он попрощался и двинулся обратно в деревню. Все-таки до чего приятно встретить дружелюбных людей в этом глухом местечке.
Заночевать Олдред намеревался в монастыре. Он зашел в таверну, забрал свой короб и седельную суму. Вежливо кивнул Дренгу, но разговор не поддержал, и повел Дисмаса на холм.
Его путь пролегал мимо небольшого домика на просторном участке. Дверь, как обычно в это время года, была открыта, и Олдред заглянул внутрь. У окна сидела толстая женщина лет сорока с куском кожи на коленях, тачая башмак. Ощутив чужой взгляд, она вскинула голову.
– Ты кто?
– Олдред, монах аббатства в Ширинге, ищу настоятеля Дегберта.
– Дом Дегберта Лысого по другую сторону от церкви.
– Как тебя зовут, женщина?
– Я Беббе.
Подобно таверне, ее дом содержал признаки благополучия – в частности, ящик для хранения сыра, короб с кисейными стенками, пропускавшими воздух, но преграждавшими путь мышам. На столе стояла деревянная кружка, рядом маленький глиняный кувшин, вполне подходящий для вина. На крючке, вбитом в стену, висело тяжелое шерстяное одеяло.
– Ваша деревушка кажется зажиточной, – сказал Олдред.
– Это только кажется. – Беббе фыркнула, помолчала немного и добавила: – Хотя монастырь нас не забывает, делится своим богатством.
– А откуда богатство у монастыря?
– Какой ты любопытный, право слово! Кто тебя послал выспрашивать про наши дела?
– Выспрашивать? – искренне удивился Олдред. – Да кому сдалась эта крошечная деревенька в глуши?
– Вот и ступай себе, не приставай к честным людям.
– Спасибо за совет. – Олдред двинулся дальше.
Он поднялся на холм к церкви и увидел с ее восточной стороны большой дом, где, по всей видимости, и обитали священнослужители. Позади, у торца дома, лепилось строение, похожее на мастерскую. В распахнутую настежь дверь были видны языки пламени. Наверное, кузница, хотя нет, слишком тесно, кузнецам обычно требуется больше места.
Снедаемый любопытством, монах приблизился и заглянул внутрь. В очаге, приподнятом над полом, жарко пылал древесный уголь, и пламя раздувала пара мехов, стоявших поблизости. Кусок железа, плотно вбитый в толстый спил ствола, служил наковальней, высотой приблизительно по пояс взрослому человеку. Некий мужчина с молотком и узким долотом в руках наносил резной узор на кружок светлого металла – должно быть, серебра. Ему светил фонарь, установленный на наковальню. Рядом виднелось ведро с водой – явно для закалки раскаленного металла, а пара увесистых ножниц предназначалась, по-видимому, для резки металлических полотен. Позади мужчины угадывалась дверь, предположительно ведущая в большой дом.
Олдред сообразил, что видит перед собой ювелира. Вон полка с приспособлениями для тонкой работы – шила, плоскогубцы, тяжелые обрезные ножи и кусачки с маленькими лезвиями и длинными ручками. На вид мастеру было около тридцати, и этот пухлый человечек с двойным подбородком трудился самозабвенно, не замечая ничего вокруг.
Не желая его пугать, Олдред предупреждающе кашлянул.
Не помогло. Мужчина подпрыгнул, выронил инструменты и воскликнул:
– Боже всемогущий!
– Прости, не хотел тебя напугать, – извинился Олдред. – Я тут мимо проходил…
– Что тебе нужно? – осведомился мастер, голос которого дрожал от испуга.
– Да вообще-то ничего, – признался Олдред, вкладывая в тон всю убедительность, на какую он только был способен. – Я заметил пламя и решил проверить, как бы пожар не случился. – Приходилось выдумывать на лету, чтобы его снова не упрекнули в излишнем любопытстве. – Я брат Олдред из аббатства Ширинга.
– Я Катберт, священник здешнего монастыря. Посторонние в мою мастерскую не ходят.
Олдред нахмурился.
– Тебе есть что скрывать?
Катберт помедлил с ответом.
– Я принял тебя за вора.
– А есть что воровать?
Катберт непроизвольно оглянулся через плечо, и Олдред проследил за его взглядом: у двери, ведущей в дом, стоял окованный железом сундук. Разумно было предположить, что в этой сокровищнице Катберт хранил золото, серебро и медь, с которыми работал.
Многие священнослужители занимались тем или иным искусством – кто музыкой, кто поэзией, кто росписью стен. В занятии Катберта не было ничего странного. Скорее всего, он делал украшения для матери-церкви и, возможно, получал заодно какую-то прибыль от ювелирных украшений на продажу; в конце концов, священнослужителю не возбранялось зарабатывать своим трудом. Так почему священник настолько испугался?