«Вечер, проведённый в доме Блэка» и другие «чёрные» новеллы

Вуд Уильям

— Трудно сказать, когда речь идет о ней.

— Я часто спрашиваю себя, что она ждет от жизни… если она ищет где-то, вне семьи.

Я хранил молчание.

— Может быть, и нет, — сказала Эллен, отвечая на свой собственный вопрос. — Она не коммуникабельна.

Почти холодна…

Я присутствовал на спектакле моей жены, которая боролась сама с собой, чтобы залечить вскрытые раны, которые — она была в этом убеждена заставят ее рано или поздно страдать. Эллен отказывалась верить в мою верность.

Я мог бы утвердить ее в этом мнении, прибегнув ко лжи. Я мог бы ей рассказать, что я встречал Сондру в городе, в кафе, что мы занимались любовью в отеле второго разряда по вечерам, откуда я звонил домой, чтобы

предупредить, что вернусь поздно. Нарыв лопнул бы, тогда можно было бы его вычистить и лечить. Конечно, операция была бы болезненна, но она позволила бы мне вновь завоевать доверие Эллен, и наш союз был бы таким же, как и прежде. Когда я видел, как мучается моя жена, переживая свои сомнения, я испытывал искушение «признать» эту ложь. Мне никогда не приходила в голову мысль сказать ей правду, так как показать, что я в курсе ее подозрений — значило бы признать мою вину: почему же я боялся, если для этого не было никакой причины? Должен ли я был объяснять мою холодность по отношению к ней, наводя на нее ужас рассказами о непонятном шуме, который она никогда не слышала?

Таким образом, мы оставались неподвижны, холодны, чувствуя себя неуютно в нашем герметичном доме, на который начинала спускаться ночь. Во мне вдруг поднялась волна надежды: а что если мой страх не столь обоснован, как страх Эллен? Что если призраки, которые наводили ужас на нас обоих, были лишь плодом нашего воображения и их можно заставить исчезнуть с помощью здравого смысла? Я понял, что если мне удастся прогнать тени, которые меня мучили, то и те, которые преследовали мою жену, тоже исчезнут, так как тайны, отделявшей меня от нее, не существовало бы более. Подобная перспектива победы разума вызвала во мне настоящее ликование.

Что это? — спросила Эллен, показывая пальцем на что-то на верху большого окна, на что-то, походившее на раскачивающийся от ветра листок дерева. — Можно подумать, что это — хвост, Тед. На крыше должен быть какой-то зверь.

Подойдя к окну, я увидел клок шерсти, по которому стекали капли дождя.

Это напоминает хвост енота, — согласился я. — Странно, что он вышел из норы до наступления ночи.

Я натянул плащ и вышел. Темное с белыми полосами пятно, вяло раскачивалось на краю крыши, парапет которой скрывал остальную часть тела животного. Воспользовавшись лестницей, приставленной сзади дома, я влез на крышу. Как и остальные составляющие элементы нашей анатомической организации, мозг представлял собой орган, имеющий устоявшиеся привычки. Его способности ограничиваются нашим предыдущим опытом, а наша мысль охватывает лишь то, что она привыкла воспринимать. Столкнувшись с явлением, выходящим за рамки обычного, она может взбунтоваться и даже рухнуть.

В течение недель я упорно отрицал ту очевидность, которую обнаружили мои чувства, я отказывался допустить, что Что-то Другое живет в доме вместе со мной и Эллен, что-то злое и чуждое нашему миру. Столкнувшись с другим аспектом реальности, мой разум поторопился объяснить это появлением лис, как это сделал в свое время Джеф. Но странное дело: во-первых, лиса имеет мало шансов на победу в борьбе с енотом; во-вторых, она никогда не смогла бы оставить его в подобном состоянии. Труп животного лежал на краю крыши, и я заметил его голову, отделенную от туловища, только тогда, когда ударом ноги заставил тело скатиться до парапета.

Только призвав на помощь все запасы моей воли и повторяя про себя: «Эллен не должна знать, Эллен не должна знать», у меня хватило смелости схватить куски разодранного животного и бросить их как можно дальше. Когда моя жена, крикнув, позвала меня, мне удалось ей ответить почти нормальным голосом:

— Это — енот. Он убежал, как только услышал меня.

Затем я дошел до конца крыши и там меня вырвало.

Позже я вспомнил разодранную кошку, о которой рассказала Сондра. Я позвонил Джефу в его агентство

и пригласил его пообедать вместе. Я испытывал огромное желание поделиться с кем-то, желание, которое я не мог удовлетворить у себя дома, где молчание становилось с каждым днем все более тяжелым и непреодолимым.

Один или два раза Эллен рискнула спросить:

— Что происходит, Тед?

И каждый раз я отвечал:

— Ничего.

И разговор на этом прерывался. Я видел по глазам моей жены, что она не узнает человека, за которого она вышла замуж. Я стал холоден, стал избегать ее. Детская комната с ее двухэтажными кроватями и изображением игрушек на обоях была постоянным напоминанием нашей неудачи. Эллен следила за тем, чтобы дверь туда была почти всегда закрыта, но пару раз, после полудня, я ее заставал там, когда она без цели ходила по комнате, трогала вещи, и, казалось, удивлялась тому, что они еще находились там, после столь долгих месяцев бесплодия. Наше безумное желание иметь ребенка угасло, а чужие дети не пользовались этой комнатой, так как мы никого не приглашали к себе. Молчание повлекло за собой глубокую, расслабляющую инертность. У Эллен было постоянно отекшее лицо, помятое и аморфное, погасший взгляд; ее тело обрюзгло, как будто в нем был заключен большой тайник, полный горя. Мы перемещались в доме по орбите, как лунатики, совершая привычные движения под воздействием инерции. Вначале наши друзья продолжали навещать нас, но, раздосадованные или смущенные, они вскоре прекратили наносить нам визиты и оставили нас в одиночестве. Только Шефиты продолжали переходить дорогу время от времени. Джеф, более мрачный, чем обычно, рассказывал дурные и странные истории, много пил и чувствовал себя не в своей тарелке. Как правило, Сондра вела разговор, насмешливо болтая на любую тему, и никогда не забывала жестом, словом, взглядом намекнуть о нашей тайной связи.

Джеф и я вместе обедали в Браун-Дерби на Вайн-стрит, сидя под карикатурами, выполненными углем и изображавшими кинозвезд. За соседним столиком какой-то импресарио голосом, сорванным от многочисленных произнесенных с энтузиазмом речей, расхваливал какого-то актера, обращаясь к полному мужчине с багровым лицом, который проявлял интерес только к содержимому своей тарелки.

— Сумасшедшая профессия, — вздохнул Джеф. — Какое счастье, что ты работаешь в другой области.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — ответил я.

Шефит даже не догадывался о причине, по которой я его пригласил пообедать вместе, а я еще не делал никаких намеков на это. В этот момент мы «пытались растопить лед». Джеф адресовал мне свою обычную улыбку уголком рта, на которую я поторопился ответить. «Мы — друзья», — как бы говорили мы друг другу с помощью этих улыбок, но были ли мы друзьями на самом деле? Он жил в доме напротив, наши пути пересекались по крайней мере раз в неделю, мы обменивались шутками. Будучи у нас в доме, он всегда торчал в одном и том же кресле; я же предпочитал белый стул с прямой спинкой из салона: наша дружба строилась на столь малых вещах. И все-таки у Джефа был дебильный ребенок в приюте и жена, которая развлекалась тем, что придумывала себе любовников; я, в свою очередь, имел демона, который опустошал мой дом; жену, которую разрывали подозрения и которая все более отдалялась от меня и слишком быстро старела. И я просто ответил: «Я понимаю, что ты хочешь сказать».

— Ты помнишь, как мы однажды говорили о призраках? — начал я атаку.

Я произнес это насмешливым тоном.

— Да, конечно, помню.

— Сондра тогда нам рассказала, что ваша кошка была убита.

— Лисой.

— Это ты так сказал. Сондра ничего не уточняла.

— Ну и что? — сказал Джеф, пожав плечами.

— Я нашел мертвого енота у нас на крыше.

— На вашей крыше?!

— Да, в ужасном виде.

Джеф вертел в руках вилку, но наш разговор потерял свой шутливый настрой.