Вечер тортика и марионеток
Шрифт:
Любой, у кого есть старший брат, вам скажет: «Коварство обязательно». Пусть вы и не миниатюрный, как я (в хорошем настроении четыре фута одиннадцать дюймов, [4] и поменьше, четыре фута восемь дюймов, [5] когда в отчаянии, а последнее время оно случается довольно часто), но анатомия на стороне братьев. Они больше. Их кулаки тяжелее. Физически у вас нет ни единого шанса. Следовательно, «мозг маленькой сестренки» должен эволюционировать.
4
4
5
фута 8 дюймов =1.4224 метра.
Ловкость, вероломство, безжалостность. Никаких сомнений, состояние младшей сестры (акцент на слове «младшей») способствовало моему развитию и формированию, однако, горжусь тем, что за годы, когда Томаш решал связываться со мной, у него осталось больше шрамов, чем у меня. Но больше кого-либо и чего-либо на меня повлиял деда, отвечающий за пейзаж моего разума, настроения и окружения, спиралей и теней. Когда я думаю о детях (нечасто, за исключением того, чтобы пожелать им куда-нибудь исчезнуть или остановиться, чтобы моя нога могла пинком придать им направление), то думаю, что главной причиной... зачатия чего-либо (в теоретическом плане, в отдаленном будущем) станет то, что я смогу практиковать на маленьких, развивающихся мозгах ту же самую степень формирования ума, которую мой дедушка практиковал на нас.
Я тоже хочу пугать деток! Мне бы хотелось воздвигать спирали в их головах и танцевать в тени, как марионетка, преследуемая шепотками и намеками, которые не могут быть выражены словами.
Я хочу мучить будущее поколение Марионеткой, Которая Кусается.
— Он спросил у нее, как и когда умрет, — сказала я Кару.
— И что она ответила?
Казалось, ей очень интересно, однако, может мне следовало подвергнуть ее поведение сомнению, потому что, хотя мы и были подругами всего несколько месяцев, и я практически ничего о ней не знала, Кару, несомненно, была твердым орешком. Однако кукла была на вид ужасной, буря за окном громко выла, а свет свечи был бледен.
Почва была подготовлена.
— Он распахнул свои челюсти из заостренных костей, — сказала я, стараясь вложить в это весь свой артистический талант, — и голосом, напоминающим шелест увядших листьев на пустынной улице, кукла сказала ему, хотя и не могла никак знать его имени: «Умрешь ты Карел Новак... КОГДА Я УБЬЮ ТЕБЯ!»
В этот момент Томаш толкнул футляр, так что казалось, будто кукла подпрыгнула, и Кару ойкнула, а потом рассмеялась и стукнула моего брата по руке.
— Вы двое — просто ужасны, — сказала она, и на этом должно было бы все закончиться. На этом наш розыгрыш завершался (совсем непрофессионально, как я понимаю это сейчас), но... Кару снова вскрикнула. Она схватила меня за руку. — Ты видела?
— Что видела?
— Клянусь, она шевельнулась.
И выглядела она напуганной. Дыхание стало прерывистым, и она очень крепко схватила меня за руку, продолжая пялиться на марионетку. Мы с Томашем обменялись удивленными взглядами.
— Кару, — сказала я, — кукла не шевелилась...
— Нет, шевелилась. Я видела. Может, она пыталась нам что-то сказать. Господи, она там, наверное, голодает. Как бы там ни было, сколько она уже там находится? Ребята, вы ее вообще когда-нибудь кормили?
И взгляд, которым мы обменялись с Томашем после этой тирады, означал, гмм... ничего себе она выдала, потому что до этого момента, Кару казалась довольно нормальной. Ой, ну ладно. Кару никогда не казалась нормальной, со своими-то синими волосами и тату, и чудовищами, которых она постоянно рисовала, но производила впечатление психически здоровой. Но, когда она обеспокоилась, не голодает ли кукла с головой из настоящего черепа, я волей-неволей призадумалась.
— Кару... — начала я говорить.
Она меня перебила:
— Постой. Я хочу вам кое-что сказать. Я ее чувствую. — Она пристально посмотрела на куклу и нерешительно прильнула ближе, так что между стеклом и ее лицом остался фут, а потом спросила робким нежным голосом (словно вы обнаружили на улице тело, лежащее на тротуаре, и не знали, то ли человек был пьян, то ли мертв):
— Ты... в порядке?
Секунду ничего не происходило. Конечно, ничего бы и не произошло. Это же была кукла в стеклянном коробе. К ней никто не прикасался. Не было никаких сомнений, что к ней никто не прикасался. Кару цеплялась за меня, Томаш отошел на шаг от шкафа, и я точно знала, что сама тут не причем.
Так что, когда марионетка совсем неожиданно повернула голову и резко разжала челюсти, я закричала.
Томаш последовал моему примеру, как и Кару. Знай я тогда то, что знаю сейчас, то похвалила бы ее злобные челюсти за этот крик. Но тогда, у меня и мысли не возникло, что это могло быть на ее совести. Ну, а с чего бы мне это заподозрить? Она точно не прикасалась к стеклу. И весь мой детский ужас по поводу Марионетки, Которая Кусается мгновенно вернулся. Это была правда, все это было хреновой правдой, и та сказка была правдой, может быть, все сказки деды были правдой, и, о Боже, сколько раз я помышляла разбить стекло, а если бы разбила, может, мы бы уже были все мертвы?
Даже не помню, как мы бежали. Следующее, что я помню, как мы втроем промчались через двор от мастерской и, визжа, влетели через черный вход в кухню, хлопнув дверью. Дом был полон рождественской толпы дядюшек, тетушек, кузенов, кузин и соседей, хорошо знакомых со сказками деда. И когда они увидели нас — подростков! — вне себя от ужаса, что-то бормотавших про ожившую куклу, то так и покатились со смеху.
— Да нет, правда, она повернула голову. У нее разинулась пасть!
Никто нам не поверил, и Томаш решил нашу печальную судьбу, когда через несколько минут дал задний ход и снял с себя всю ответственность за происходящее.
— Видели бы вы сейчас свои лица, — сказал он нам с Кару, как будто он мог стереть собственный пронзительный вопль из нашей памяти. Он напустил на себя такое самодовольство, словно говоря, «какие же вы еще дети». Такое поведение старших братьев и сестер бесило, но то, что он так беззастенчиво врал, раздражало еще сильнее.
За это предательство он дорого заплатил спустя несколько дней, но это уже совсем другая история.
Смысл этой истории заключается в том, что я никогда не забуду быстрого клацанья тех, заостренные лисьих зубов, три раза подряд, и никогда не забуду совершенной ясности ужаса, который волной прошел через меня, и в одно мгновение возродил мою умершую веру в волшебство.