Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ

Чарская Лидия Алексеевна

— Лучше Шалого? — спрашивает, улыбаясь и делая изумленное лицо, старуха.

— Шалый свой, любимый! А тот чужой, но на него зарятся взоры… Хочу такого! Ах, приобрести бы нам его! Не конь, а молния!.. Все бы, кажется, отдала за такого коня! Вороной он, черный, как ночь в стремнинах, глаза — стрелы…

— Молчи, молчи, джан черноокая! не говори так! — изменяясь в лице, в испуге шепчет старуха. — Разве не знаешь, какого коня ты встретила нынче? Не слыхала разве, какой конь-молния встречается в горных

теснинах.

— Какой конь? Какой конь, старушка моя?

И загорается любопытством и без того горячий, как угольки, взор Нины.

Барбалэ глядит на свою питомицу, потом крестится и шепчет, переводя взор на небо:

— Храни святая Нина, великая защитница Грузии нашей, от встречи с таким конем. Он от Шайтана послан, от самого Шайтана, от черного духа бездны… Княжна, радость моя, храни тебя Господь от встречи с таким конем! Рассказать тебе о нем, свет очей моих, розан нашей долины?

— Расскажи, расскажи, конечно… Скорее рассказывай, старая Барбалэ!

И, как была в бешмете и шальварах, с казацкой нагайкой в руке, не успев переодеться после бешеной скачки верхом по горам и долинам, княжна Нина опустилась на тахту и теми же горящими любопытством глазами впилась в лицо няньки.

И старая Барбалэ начала свой рассказ.

Высоко, высоко, точно ласточкино гнездо, к откосу одной из самых высоких гор Дагестана, прилепился богатый аул со множеством красивых саклей.

Внизу, у откоса, зловеще чернела огромная пропасть, на дне которой мутно-серою лентою крикливо бежали пенящиеся, бурливые волны реки Койсу. Из аула доносились крики, веселые, торжествующие, точно там праздновали победу над врагами.

На площади аула, почти над самой пропастью, были разложены костры, на которых жарилось любимое кушанье горцев Дагестана — шашлык из баранины. Кругом костров расселись старики, вспоминая про былые походы, и, от времени до времени, раздавались старинные песни, в которых восхвалялась храбрость дагестанцев.

Но вот на площадь, вышли юноши и вывели своих коней.

Быстрые, ловкие, огневые, выстроились кони. Ноздрями поводят, глазами сверкают, так и рвутся вперед — не удержать.

Вскочили на своих коней юные наездники-абреки, взметнули нагайками и понеслись вперед, как тучи, как ветер, как стрелы…

Несутся юноши, то спускаясь с седла на землю, то опять поднимаясь. Один только отстал, позади всех плетется…

Смеются над ним абреки, смеются старцы, смеются девушки, которые высыпали на крыши, чтобы посмотреть, как джигитуют юные жители аула.

— Гарун! Гарун! — кричат отовсюду неудачливому всаднику. — Ты коня себе на спину посади, так скорее доскачешь…

— Ну и конь, ну и всадник! — смеются девушки. — Шашлык тебе жарить, Гарун, а не с юными абреками по горам гоняться.

Точно кинжал врезался в сердце Гаруна, такой обидой отозвались в нем эти крики.

Сам он знает, что конь у него плохой, но что поделаешь? Где достать ему другого коня? — Беден он, Гарун. У отца его нет денег, чтобы купить сыну другого коня.

Добрая лошадь у каждого жителя Дагестана — его добрая слава. Но такая лошадь, как та, что у Гаруна, не может считаться «доброю славою».

Больно, обидно Гаруну. Из себя он красавец, статный, сильный, черноокий, а конь плох…

Девушки смотрят, пальцами на Гаруна указывают, смеются…

— Ну и конь, ну и всадник! — кричат они. — Куда ты с таким конем с другими соперничать вздумал! Достань коня лучше, тогда можешь и гоняться с абреками во славу Аллаха.

Засверкали глаза Гаруна от гнева, лицо побледнело от злости.

Соскочил он с коня, бросил его посреди дороги, а сам бегом пустился в сторону от аула, в глухое горное ущелье, куда нога человеческая не проникала, где бродили стадами горные туры и козы.

Бросился на землю у самого края бездны Гарун и взвыл, как дикий, на все ущелье:

— Где достать коня?.. Негде взять… Бедны мы… Нет денег в сакле отца, чтобы купить Гаруну коня другого… Изведут Гаруна лютые насмешки… Не жить Гаруну на свете… Лучше горному туру живется, лучше чекалке дышится, лучше змеям и гадам, нежели Гаруну-беку-Наида…

И зарыдал Гарун. Зарыдал так громко, что, казалось, зарыдали и горы, и бездны, и самая земля вместе с ним.

И вдруг, в плотно обступивших горы вечерних сумерках стало надвигаться что-то огромное, серое, выплывая прямо из бездны.

Стало это серое надвигаться на Гаруна, все еще распростертого на краю бездны. Вот уже принимать формы стало… Вот уже различить можно: лохматая голова с седыми волосами, черные крылья, огромные глаза и козлиные рога на темени. Руки костлявые, цепкие; пальцы, словно ветви дерев, обнаженные от листьев. Огромный хвост черным потоком по краю бездны струится.

— Гарун! Гарун! — позвало горное чудище.

Вскочил на ноги Гарун. Вскинул глазами на страшилище, да как вскрикнет…

Даже волосы у него дыбом поднялись от страха. Весь дрожит, слова вымолвить не может, только зубами лязгает, как волк в горной теснине.

А страшное чудище снова говорит:

— Не бойся меня, Гарун-бек-Наида. Зла я тебе не сделаю… Я Шайтан, дух бездны… Я владею всеми этими пропастями и стремнинами… Могуч и славен дух бездны и все даст тебе, чего ты ни попросишь… Если горе у тебя, юноша. — горе унесет за собою в бездну Шайтан; если просьба есть, — выкладывай. Всякую просьбу исполнит… А горе у тебя наверное есть… Не даром же ты здесь ночью над пропастью рыдаешь. Говори свою просьбу. Помогу тебе.