Вечера на хуторе близ Диканьки. Вий
Шрифт:
– Вишь, как ругается! – сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий, – и язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.
– Столетней! – подхватила пожилая красавица. – Нечестивец! поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на губах…
Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею. Удар был удачнее, нежели можно было предполагать: весь новый ситцевый очипок забрызган был грязью, и хохот разгульных повес удвоился с новою силой. Дородная щеголиха вскипела гневом; но воз отъехал в это время довольно далеко, и месть ее обратилась на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, привыкнув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и хладнокровно принимал мятежные
«…где под полотняными ятками…» Ятка – палатка, временное торговое место на базаре.
II
Що, боже ти мiй, господе! чого
нема на тiй ярмарцi!
Колеса, скло, дьоготь, тютюн,
ремiнь, цибуля, крамарi всякi…
так, що хоч би в кишенi було рублiв
i з тридцять, то й тодi б не закупив
yciєп ярмарки. [2]
2
Господи, боже мой, чего нет на той ярмарке! Колеса, стекло, деготь, табак, ремень, лук, торговцы всякие… так, что если бы в кармане было хоть тридцать рублей, то и тогда бы не закупил всей ярмарки (укр.).
Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками* нарядно развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты*. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя*; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль*, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою… Но вот почувствовала она, кто-то дернул ее за шитый рукав сорочки. Оглянулась – и парубок в белой свитке, с яркими очами стоял перед нею. Жилки ее вздрогнули, и сердце забилось так, как еще никогда, ни при какой радости, ни при каком горе: и чудно и любо ей показалось, и сама не могла растолковать, что делалось с нею.
«…и куму, козаку Цыбуле». Цыбуля (укр. цибуля) – лук.
Дукаты. XVIII–XIX века
«…медные кресты и дукаты». Дукат (устар.) – женское украшение в виде монеты.
«…давал бабе киселя». Давать киселя (устар.) – ударить коленом под зад.
«…как поссорившиеся перекупки…» Перекупка – торговка.
«…как москаль…» Москаль – солдат; россиянин.
– Не бойся, серденько, не бойся! – говорил он ей вполголоса, взявши ее руку, – я ничего не скажу тебе худого!
«Может быть, это и правда, что ты ничего не скажешь худого, – подумала про себя красавица, – только мне чудно… верно, это лукавый! Сама, кажется, знаешь, что не годится так… а силы недостает взять от него руку».
Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в состоянии было развлечь. Вот что говорили негоцианты о пшенице.
III
Котляревский, Энеида – речь идет о выдающемся произведении украинской литературы XVIII–XIX веков, поэме-бурлеске «Энеида», написанной украинским поэтом, драматургом и переводчиком Иваном Петровичем Котляревским (1769–1838) на сюжет одноименной поэмы Вергилия. Первые три части поэмы вышли без ведома автора в 1798 году, сам Котляревский подготовил издание четырех частей поэмы в 1809-м – в год рождения Гоголя.
Когда будущий писатель учился в Полтавском поветовом училище, Котляревский был одним из директоров Полтавского театра, где состоялась премьера двух его пьес – «Наталка-Полтавка» и «Москаль-чарівник». Котляревский оказал заметное влияние на творчество Гоголя – в его тетрадях сохранилось 22 эпиграфа, выписанных из текста «Энеиды». Есть все основания полагать, что Гоголь задумывал комическую бытовую повесть, литературным фоном которой служила бы поэма Котляревского, сыгравшая ключевую роль в переходе от староукраинского к современному украинскому языку и увлекавшая живым, неформальным изображением народной жизни. Из 22 выписанных эпиграфов Гоголь использовал три – к разным частям «Сорочинской ярмарки», содержание которых перекликается с сюжетом поэмы.
Но главное, что сближает двух великих авторов, – это природа смеха, уходящего корнями в бурлеск. Это смех, органично связанный с народной смеховой культурой, сплавившей высокое и низкое, комическое и серьезное, обыденное и героическое.
3
Видишь ты, какой парнище? На свете мало таких. Сивуху, словно брагу, хлещет! (Укр.)
Иван Котляревский
– Так ты думаешь, земляк, что плохо пойдет наша пшеница? – говорил человек, с вида похожий на заезжего мещанина, обитателя какого-нибудь местечка, в пестрядевых, запачканных дегтем и засаленных шароварах, другому, в синей, местами уже с заплатами, свитке и с огромною шишкою на лбу.
– Да думать нечего тут; я готов вскинуть на себя петлю и болтаться на этом дереве, как колбаса перед Рождеством на хате, если мы продадим хоть одну мерку*.
«…хоть одну мерку». Мерка (истор.) – старинная единица объема сыпучих тел, приблизительно равная одному пуду (16 кг) зерна.
– Кого ты, земляк, морочишь? Привозу ведь, кроме нашего, нет вовсе, – возразил человек в пестрядевых шароварах.
«Да, говорите себе что хотите, – думал про себя отец нашей красавицы, не пропускавший ни одного слова из разговора двух негоциантов, – а у меня десять мешков есть в запасе».
– То-то и есть, что если где замешалась чертовщина, то ожидай столько проку, сколько от голодного москаля, – значительно сказал человек с шишкою на лбу.
– Какая чертовщина? – подхватил человек в пестрядевых шароварах.
– Слышал ли ты, что поговаривают в народе? – продолжал с шишкою на лбу, наводя на него искоса свои угрюмые очи.
– Ну!
– Ну, то-то ну! Заседатель, чтоб ему не довелось обтирать губ после панской сливянки, отвел для ярмарки проклятое место, на котором, хоть тресни, ни зерна не спустишь. Видишь ли ты тот старый, развалившийся сарай, что вон-вон стоит под горою? (Тут любопытный отец нашей красавицы подвинулся еще ближе и весь превратился, казалось, во внимание.) В том сарае то и дело что водятся чертовские шашни; и ни одна ярмарка на этом месте не проходила без беды. Вчера волостной писарь* проходил поздно вечером, только глядь – в слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло так, что у него мороз подрал по коже; того и жди, что опять покажется красная свитка!
«Вчера волостной писарь…» Волостной писарь – помощник волостного старшины, выборного чиновника, возглавляющего волость. В обязанности писаря входило составление ведомостей об урожаях, численности скота, движении населения, взыскании податей и т. д., а также подготовка дел для подачи в волостной суд, что нередко превращало должность писаря в источник обогащения.
П. Мартынович. У волостного писаря