Вечера в древности
Шрифт:
Большинство людей спало. День исполнился еще большей лени, и я мог ощущать всю усталость от многодневного пути, который привел войска в такую даль, а затем, почувствовав и свою собственную усталость, вернулся в палатку, которую делил с другими колесничими, и заснул на подстилке, но был тут же разбужен известием, что Царь примет меня сейчас. В замешательстве, все еще пребывая в сновидениях о лесах и грабителях, я встал, плеснул в лицо воды из кувшина и пошел к Царской палатке. Мне снились хетты, и я видел дорогу, в которую они врыли заостренные колья, и на них умирали египетские воины. В тех снах тела медленно скользили вниз по этим кольям. Мои внутренности похолодели. Я глотнул вина, и от него меня бросило в пот. Имея вид человека, нутро которого принадлежит, должно быть, кому-то другому, я вошел в огромную палатку Рамсеса Второго.
Палатка эта с равным правом могла быть названа и красивым домом. Здесь располагались не только святилище, где Он молился, и Его спальня, но также и комната для приема пищи, а затем еще одна большая комната для тех, кого Он захочет принять. В тот день с Ним было много военачальников и полководцев, а также Принц Аменхерхепишеф, однако когда я вошел, Он пребывал в таком нетерпении, что обратился ко мне, не дав мне самому поднять голову от земли. „Согласишься ли ты, — спросил Он, — без боя отдать самую богатую часть своих земель?"
„Мой Повелитель, я бы постарался сражаться, подобно Сыну Ра".
„И все же некоторые здесь говорят Мне, что Царь Кадеша находится в двух днях перехода на другом берегу и не осмеливается приблизиться. Он глупец. Я расскажу всем о его позоре. Камень, который Я воздвигну в ознаменование Своей победы, расскажет всем, что имя Царя Кадеша равнозначно тому, что видно у шлюхи между ляжек!"
В палатке было жарко от солнца, падавшего на другую сторону ее кожаного покрытия, и от тел сорока военачальников, но основной жар исходил от моего Фараона. Он был подобен костру в пустыне в знойный день.
„Кто говорит, что он не будет защищать Кадеш?" — спросил я.
Мой Фараон указал на двух пастухов, смирно сидевших в углу. Судя по пыли, скопившейся на их длинных одеждах, можно было предположить, что они путешествовали со своим скотом в течение ста дней. Теперь же, с улыбками, обнажившими их зубы — те, что у них остались, — они поклонились семь раз. Затем старший заговорил, но на своем родном языке. Надзиратель-за-Обоими-Языками, один из наших военачальников, растолковывал нам его бедуинские слова, но лишь после каждого раза, когда пастух переводил дыхание, а тот делал это не однажды.
„О, Рамсес Возлюбленный-Истиной, — услышал я, — не верно ли то, что Милостивый и Великий Бог радуется, рубя голову Своему врагу? Не приносит ли Ему это большую радость, чем день удовольствий?"
Я увидел, как мой Фараон улыбнулся.
Пастух говорил медленно, спокойно, растягивая слова, таким же низким и отдающимся эхом голосом, как всякий пророк.
„О, Ты-Который-являет-Величие-Хора-и-Амона-Ра, Ты-Который-твердо-сидит-на-Своем-коне-и-прекрасен-в-Своей-колеснице, знай, что мы пришли к Твоему трону из золота, — и действительно, мой Усермаатра-Сетепенра сидел на небольшом стуле из чистого золота, — говорить от имени наших семей. Они принадлежат к величайшим из великих семейств, присягнувших Муваталлу, Царю Кадеша и полководцу хеттов. И все же наши семьи говорят, что Муваталлу нам больше не правитель, поскольку его кровь приобрела цвет воды. Его сила против Твоей все равно что глаз кролика против глаза быка. Муваталлу сидит в земле Алеппо и не может найти в себе храбрости пойти к Кадешу. Поэтому наши семьи послали нас к Тебе с мольбой о том, чтобы Ты принял их в число Своих подданных".
„Это честь для Меня, — сказал Усермаатра-Сетепенра, — поскольку Я знаю, что вы говорите правду. Тот, кто лжет предо Мною, вскоре потеряет член, производящий потомство. И знайте, ему следует хорошенько, обоими глазами, посмотреть на части своего тела, которых он лишился, поскольку его глаза последуют за его утраченными членами".
Никогда раньше я не слыхал, чтобы мой Фараон говорил такие слова, но ведь и никогда раньше я не чувствовал, чтобы от Его тела исходил такой жар. „Я верю, что эти люди говорят правду, — сказал Он. — Как осмелились бы они лгать? — Но в том же гневе Он обернулся ко мне и спросил: — Ты им веришь? — Я промолчал, и Он рассмеялся: — Ты не веришь? Ты считаешь, что они столь бесстыдны, что смеют обманывать вашего Фараона?"
„Я верю им, — сказал я. — Я думаю, что они говорят правду, то есть правду о своих семьях. Но с тех пор, как они отправились в путь, прошло несколько дней. Пока они пробирались к нам, войско Царя Кадеша также могло перемещаться. О, Ты-из-Двух-Великих-Домов, — промолвил я в таком страхе, что так же, как они, семь раз ударил головой о землю, — этим утром на рассвете, спускаясь с холмов, я видел на севере у Кадеша войско".
„Ты говоришь — войско?"
„Я видел свет, исходивший от войска. Я видел отблески от наконечников пик, мечей и полированного металла на щитах".
„Но ты не видел мечей? — спросил Принц Аменхерхепи-шеф. — Только свет?"
„Только свет", — должен был признать я.
„Это — отблеск реки, что огибает стены Кадеша", — сказал Принц.
Довольно многие военачальники рассмеялись. Однако, когда наш Фараон не засмеялся, они быстро умолкли. Теперь я знал, отчего жар, исходивший от Него, был таким странным. Рядом с Ним не было Хер-Ра. Я помнил, какой сильный жар исходил от зверя. Да, теперь военачальники умолкали перед Усермаатра-Сетепенра точно так же, как раньше перед Хер-Ра.
„Что ты слыхал в своих путешествиях о Царе Кадеша?" — спросили меня теперь.
„Что Муваталлу прячется в лесу у города, — быстро ответил я. — Что у него большое войско. Что он нападет на нас внезапно".
„Это ложь! — загремел голос Фараона. Я заметил, что между черными и зелеными линиями краски вокруг Его глаз их белки стали красными. — Это ложь, — повторил Он, — и все же Я верю, что это правда". — Он сверкнул на меня глазами так, будто я над Ним издеваюсь.
Начался спор о том, оставлять ли лагерь на рассвете и идти к Кадету с первыми двумя армиями, или — и здесь я не мог дольше молчать и вступил в разговор — было бы правильнее подождать еще один день. Пусть последние две армии пройдут через узкий проход. В этом случае, сказал я, мы сможем выйти на большую равнину с рогом слева и рогом справа. Я сказал „с рогом", так как помнил, как в тот день, когда мы ехали к Его гробнице, Усермаатра рассказал мне, что Тутмос Великий никогда не говорил „крыло" или „сторона". О Своих войсках Он говорил как о Могучем Быке, словно у них была голова и два рога.
Мой Фараон кивнул. Он заглянул внутрь Себя и увидел Свою Колесницу в центре великого войска с двумя рогами на огромном поле; и я подумал, что Он отдаст команду подождать. Но Принц Аменхерхепишеф тоже знал Своего Отца и сказал: „На этом огромном поле мы можем прождать еще неделю, пока не подойдет Царь Кадеша. Наши люди будут сражаться друг с другом. Они будут бежать из войска. Мы будем выглядеть глупцами, и наш рог обломится".
Фараон кивнул и на это. Итак, совет был окончен. Он отдал приказ. На рассвете мы должны свернуть лагерь. В тот вечер Усермаатра-Сетепенра влез на клетку, в которой сидел Его лев. Однажды ночью в ливанских лесах Хер-Ра съел одного из наших воинов. На следующее же утро для него была сделана клетка. Теперь наш Фараон обращался к нам с крыши этой клетки, в то время как Хер-Ра ревел под Ним.