Вечеринка а-ля 90-е
Шрифт:
Натанцевавшись, мы хватаем свои бокалы и падаем на диваны и стулья.
– А куда мы плывём? – задаёт резонный вопрос Светка.
– Назад в прошлое! Чем дальше заплывём, тем лучше. – отвечает Буратина.
Удовлетворённая этим ответом Светка кивает головой, но тут же задаёт следующий вопрос.
– А кто управляет яхтой?
Теперь уже я решаю показать свою осведомлённость.
– Жекичан! Это китаец, которого Буратина арендовал вместе с яхтой.
Поночка и Уксус хохочут.
– Кончай, Сява, я же сказал, что яхта эта моя…– Буратина, судя по румянцу, выступившему
– Докажи! – раздаётся бас Геракла.
Буратина бегает взглядом по каюте, в поисках факта, который явится неоспоримым доказательством того, что он собственник яхты. Судя по сузившимся зрачкам, он быстро находит то, что искал. Это «что-то» находится по центру обитой шпоном стенки каюты. Пока я пытаюсь сообразить, какую байку придумает мой старый друг, он перехватывает недопитую бутылку шампанского за горлышко и со всей дури швыряет её в стенку, на которой висит плазменная панель. Бутылка делает несколько кульбитов в воздухе и впечатывается толстым дном прямо в центр панели, из которого тут же во все стороны разбегаются искрящиеся лучи.
– Ты чё, больной? – кричит Светка.
– Во дибил! – где-то за моей спиной шепчет Поночка.
– Хороший аргумент – подводит итог бас Геракла.
Буратина встаёт с дивана, вальяжным шагом направляется к стенке, с корнем выдирает из неё панель и волочёт её из кают кампании на палубу.
Я, Светка и Поночка выбегаем за ним следом, мы должны видеть, чем закончится шоу.
– Я уже давно хотел её заменить. – Кряхтит Буратина ухватив панель за края и с размаху швыряя её за борт.
Мы стоим вдоль борта, взглядами провожая в последний путь незаслуженно пострадавшую технику, которая никак не хочет уходить под воду.
– И за бо-орт её бросает, в набежа-авшую волну – грустно мычит Поночка, глядя вниз.
– Ещё доказательства нужны? – зло спрашивает Буратина, развернувшись ко мне.
– Нет! Хватит! А то ты всю яхту на хрен затопишь!
Выпиваем ещё раз, а потом, как и раньше, наша контора распадается на звенья.
Звено Поночки и Уксуса склонилось над столом и играет в невидимые шахматы, самое маленькое звено, в которое входит один лишь Геракл, храпит возле трапа, ведущего на верхнюю палубу, а наше звено, состоящее из меня, Буратины и Светки томно дымит на баке, сидя в белых шезлонгах.
– Мы на якоре? – спрашиваю я Буратину, только сейчас заметив, что двигатель заглушен.
– Да, Жекичан хоть и герой китайских боевиков, но всё же человек, который тоже нуждается в отдыхе. – Буратина развалившийся в шезлонге с сигарой в зубах вызывает у меня ассоциации с Черчиллем.
– Капитан что и правда китаец? – спрашивает Светка.
– Теперь уже да…– тяжело вздыхает Буратина.
Небо начинает белеть, и я с грустью замечаю, что волшебная ночь близится к концу. Русло в этом месте широкое и берега, утопающие в предрассветном тумане, почти не видны. Ночь невероятно тёплая для конца августа. Нас обдаёт лёгким ветерком и мы втроём молча балдеем, запуская струи дыма в свежий пропитанный молодым ветром воздух. Динамик на рубке один за другим выдаёт мотивы, которые, хочешь не хочешь, возвращают нас туда.
– Я люблю вас ма-а-альчики, я люблю вас де-евочки…– поём мы хором с Ромой Жуковым. Я смотрю на эти родные лица, которые сейчас в предрассветном сумраке стали чуть голубоватыми и мне жалко каждой секунды уходящей ночи. Буратина, внезапно спохватившись, убегает в каюту и мы остаёмся вдвоём. Я заглядываю в её смеющиеся блестящие глаза и думаю: «А ведь у нас всё могло с тобой получиться. Всё могло бы быть по другому если бы…».
– Ты женат? – она задаёт вопрос, который я так и не решился задать ей.
– Да, женат! Два сына есть, уже взрослые. – я тяжело вздыхаю, подумав о жене. Она сейчас безмятежно спит в московской квартире, даже не подозревая, что я нахожусь на белоснежной яхте в обществе своей так и не случившейся любви.
– А ты…ты замужем?
– Нет, давно уже развелась. Мне надоело играть в эти семейные игры. Одной проще, да и дети уже взрослые. – она подносит острый коготок к глазу, доставая невидимую соринку.
– Как ты решилась сюда приехать?
– Сама не знаю – смеётся она. – Наверное, очередной кризис среднего возраста. Ещё год назад я бы и не подумала сюда заявиться, а сейчас вдруг что-то поменялась. Не знаю, может быть это ностальгия, или грусть по чему-то уходящему навсегда. Признаться, я эти двадцать лет и не вспоминала о вас, просто однажды приказала себе забыть и всё…а сейчас будто и не было этого срока. Спасибо Серёжке, что устроил такой праздник.
Я слежу за движением её красивых подведённых губ, слушаю этот мягкий голос, любуюсь её горделивой осанкой , закинутой на коленку оголённой ножкой и чувствую, начинается…
– А я вот часто вспоминал о тебе…
Слава богу, что мой ведущий в тупик монолог прерывает появившийся Буратина. Он демонстрирует нам длинную папироску, кончик которой закручен как фантик у конфеты.
– Сейчас мы точно вспомним молодость.
Мы по очереди вдыхаем терпкий, пряный, давно забытый дымок, надолго задерживаем его в себе, и выдыхаем его почти прозрачным, оставляющим волшебную зелень где-то внутри. Светка закашливается, и её кашель плавно перерастает в хохот.
– Вот же дура! – Видели бы меня мои подчинённые.
– А мои! – ржу я в ответ.
– Да ну вас…– выдыхает волшебный дымок Буратина. – Забудьте, кто вы есть и сколько вам лет, а то и правда смотритесь, как накуривающиеся на задворках школы учителя.
Мы прыскаем и взрываемся очередной вспышкой хохота.
– Давайте лучше чё нибудь прикольное из школы вспомним. Помните, как Вовик на алгебре ось координат подписал?
– Это когда он…ха-ха-ха… – заливаюсь я, вспоминая отмоченный Гераклом номер.
– Вы про что? Я не помню…– говорит Светка, но уже заранее улыбается, держа на взводе очередной приступ смеха.
Мы наперебой рассказываем, как математичка вызвала Геракла к доске, и попросила его нарисовать синусоиду. Всё что мог сделать этот юный математик, это нарисовать две кривые перекрещивающиеся линии. Математичка приказала подписать оси, но Геракл растерянно переминался с ноги на ногу.
– Никифоров, ну ты что, не знаешь обозначения осей? – раздражённо кричала математичка. – Пиши: и-икс, и-и-грэк, зэ-эд!