Вечернее замужество Греты Гансель
Шрифт:
Он решил остаться в брюках - лишь расстегнулся и рухнул на Грету, придавил ее, заерзал, замотал стриженой потной башкой, отлавливая верткие гретины губы. Его напарник легонько наподдал ему сапогом в ухо, чтобы убрал голову и не мешал; тот, пригнувшись, уткнулся в накладные дойки - так он обычно называл груди; подельник раскорячился и присел над Гретой, метя в рот. Грета зажмурился и глухо сказал:
– Нет. От тебя несет козлом. Давай по-людски.
– Она еще голос подает, сука, - изумился солдат и вдруг сграбастал гретино лицо мозолистой
– Тебе кто разрешил говорить, тварь? Тебе стакан налили? Чего же ты гавкаешь?
Лежавший задергался в антрекоте, пачкая Грету.
– Ща... встану и отойду...
– пообещал он сдавленным голосом.
– Да не хочу я после тебя мараться, - рассвирепел приседавший.
– Блядь такая!
– Он размахнулся и ударил Грету в глаз, добавил пощечину, вторую. Бери, сука, пока я тебя не попластал!
Тот, что отстрелялся, стоял на четвереньках и пытался привести в порядок мундир.
– Зубы выбей, еще откусит, - посоветовал он.
– Не посмеет, - солдат сопроводил свои слова новой затрещиной.
– Быстро бери, паскудина!
– Гляди сюда - что это?
– Насытившийся, довольный военнослужащий взирал на что-то, свалившееся из Греты.
– Это чего, земеля?
Земеля скосил глаза:
– Ты ее порвал всю, мудак, - озаботился он.
Грета, временно освобожденный от пятерни, решил, что пора перейти к заключительной, коварной части плана. Недаром его любимыми литературными персонажами были набоковские стервы, Марго и Лола, которые надругались над своими ослепшими любовниками - сущими гадами и скотами: мужиками, одним словом. Грета набрал в грудь воздуха и пронзительно закричал, переполняемый страхом и радостью. Он радовался тому, что в нем признали особу, по половой принадлежности годную к партнерству; не только признали, но и подобающим образом обошлись. Эта радость не могла омрачиться даже тем подозрением, что курс молодого бойца в строительном батальоне мало чем отличался от происходящего.
– Помогите! На помощь, сюда! Меня изнасиловали! Кто-нибудь, скорее, меня убивают!
– Молчи, ты, - рявкнул солдат, находившийся при голове - рявкнул рассеянно, так как его внимание все больше приковывалось к непонятному предмету. Повинуясь исследовательскому порыву, он ухватил подол и рванул его кверху, увидел крепления и нечто под ними: набухшее, продолговатое.
– Ох ты, ёп, - солдат медленно отшатнулся, ища рукой какое-нибудь оружие: палку, металлический прут, лопату - естественные поиски любого, кому неожиданно встретился редкий гад, будь то гусеница в боевой раскраске, двуглавая змея или то, что сейчас колотилось в полупритворной истерике. Призывы о помощи сменились неопределенными, угрожающими завываниями; плач походил на хохот.
Второй военный согнулся и разразился всхлипами. Его оглушительно рвало, и он не заметил милиции: та, против навязанного ей полицейскими фильмами обыкновения, прибыла без сирен. Машина бесшумно въехала на площадку, и к брачному ложу бежали сержанты,
– Стоять! Всем стоять!
– один милиционер, не раздумывая, ударил блевавшего рядового по черепу, и тот покачнулся, попробовал защититься руками, тогда как нутро продолжало брать свое - точнее, извергать свое. Его спутник хотел убежать, но был мгновенно настигнут и брошен на доски лицом, где оставил протяжный розовый след.
– Гражданочка, вы как?
– главный милиционер вдруг осекся, поперхнувшись. Автомат повис и закачался в свободнейшем колебании; все поняв, старший сержант зажал себе рот, но между пальцами брызнуло. Тогда он дал себе волю, и то, что минутой раньше было выблевано преступным элементом, неразделимо перемешалось с правопорядочным ужином.
Грета сел, размазывая по лицу кровь. Милиционер, совладавший с тошнотой, подскочил к нему (нелюдь!), угостил сапогом, съездил по уху, полуприкрытому сбившейся прядью.
– Что ж ты за гадина, - причитал милиционер.
– Как же тебя земля носит...
Его испуганные подручные крутили солдат.
– Хромай отсюда... чтобы не было тебя... убью...
– Ничего подобного, - прошамкал Грета расквашенными губами.
– Пусть их судят. Они меня изнасиловали.
– Тебя? Да таких истреблять надо, в газовой камере! ...
– Изнасиловали, - настаивал Грета.
– Это преступление. Неважно, кто я.
Сержант притих, присел на корточки:
– Ты это серьезно, мужик?
– последнее слово далось ему с видимым трудом.
Грета одернул платье, взял двумя пальцами растерзанный антрекот:
– Извольте в мешочек положить, - произнес он спокойно.
– Для экспертизы, как вещественное доказательство. И все побои запишите. И про свои не забудьте.
Парк, докипая суматохой, отступал и открещивался от приграничного строительства, которое превратилось в арену для событий, не совместимых ни с каруселями, ни с лодочными путешествиями.
В отделении Грета побеседовал с капитаном. Грета уже успокоился и по известной доброте женского сердца был готов удовольствоваться достигнутым, сменить гнев на милость. Но ломался, как свойственно всякой уважающей себя женщине.
– В чем, собственно, дело?
– он широко распахнул глаза, втянул остатки кровавых соплей. Вытер рот, и без того чистый.
– У меня все на месте, все ладно. Не удивительно, что ребята позарились... Я не таюсь, я женщина, а вы - кто вас знает? Может быть, вы в дамском белье сидите, под формой. Я знала одного полковника...
Капитан сморщился. Но видя, что дело идет к мировой, ограничился пылким призывом:
– Побойся бога...
Этого говорить не стоило. У Греты сверкнули глаза, он передумал.
– К Богу у меня счет, - сказал он и твердой рукой подкатил к себе шариковую ручку.
май - июнь 2003