Шрифт:
Анатолий Курчаткин
ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ
РОМАН
ДОРОГИМ МОИМ РОДИТЕЛЯМ
АННЕ
и НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ КУРЧАТКИНУ
I. МАЙСКИЙ СНЕГ
1
Был уже конец марта, но все еще не таяло. Повсюду еще лежал снег — грязно-рыжий, просевший, на дороге и тротуаре уплотнившийся за долгую зиму в каменной твердости, толстый, поскрипывающий под ногой пласт. Небо было застлано низкими, быстро бегущими облаками, щеки драло морозцем, холодный воздух неприятно студил нёбо. На крыше углового дома, в котором размещалась поликлиника, толклись, кричали вороны, срывались с карниза и пикировали по очереди на шест электросвязи, торчащий над стеклянной будкой «Союзпечати».
Евлампьев приостановился и мгновение наблюдал за ними. Большие, несуразного склада, словно бы долговязые птицы, широко взмахивая крыльями, тормозили у шеста, усаживались на него, крутили секунду-другую своими некрасивыми длинноклювыми головами, будто оглядывались, все ли видели, как они ловко все это проделали, и снова взмывали в воздух.
В поликлинике у окон регистратуры толпилась очередь. У крайнего окна с бронзовой цифрой «1» на стекле не было никого. Евлампьев подошел к нему и, облокотившись о выступ стойки, заглянул внутрь. Внизу под ним по ту сторону стойки сидела за столом девушка в чистом накрахмаленном белом халате и белой накрахмаленной косынке на голове. В руках у нее была толстая тугая пачка талончиков, перехваченная черной аптечной резинкой, и она, скучающе глядя по сторонам, на своих бегающих от окон к стеллажам за историями болезни подруг, постукивала этой пачкой о стол, как карточной колодой.
— Девушка…— позвал Евлампьсв.
— Н-да? — спросила она, поднимая голову.
У неё было хорошенькое кругленькое лицо с фарфорово и чисто блестевшими скулами.
— Мне на это…— сказал Евлампьев, — указали, что в первое окно… на диспансеризацию.
— А, — сказала девушка.Пенсионер, ветеран труда, ветеран войны?
— Ну… так, да,— подтвердил Евлампьев.
Он назвался, девушка встала, толкнув стул, и тот медленно прокрутился, вновь оборотясь к Евлампьеву сиденьем. Обтянутое тисненым пластиком, круглое сиденье в середине было овально продавлено, и пластик там собрался морщинами. Евлампьев подумал, что долго сидеть на таком стуле неприятно — потно, наверно.
Девушка вернулась, глухо постукивая о дощатый пол каблуками, спросила: «Емельян Аристархович?» — Евлампьев согласно проговорил: «Да-да», — и она, не садясь, быстро накорябав его фамилию, выбросила ему на стойку шелестящие бланки направлений на анализы.
Очередь на кровь была длинная, хвост ее выходил из предлабораторного закутка в коридор, но анализ брали
Хирург был упитаниый сорокалетний здоровяк с крепкими толстыми пальцами неожиданно белых рук.
— Мг-г… Та-ак,приговаривал он, пролистывая исгорию болезни Евлампьева. И спросил, открывая ее на чистой странице, проводя ладонью по сгибу: — Жалобы ко мне есть? Боли какие-нибудь, неприятные ощущения?
Евлампьев повел плечом:
— Да нет вроде…
— Раздевайтесь до пояса, — приказал врач.
Евлампьев разделся, повесив одежду на спинку стула, расстегнул брюки, и врач ткнул ему пальцем в живот:
— Это что? Осколочное?
Евлампьев наклонил голову, посмотрел на то место на своем теле, куда показывал толстый, в тугих перетяжках суставных морщин палец врача. Выше пупка, на месте желудка, живот был словно изжеван, словно сдернут на суровую нитку, и мертвая кожа рубцов глянцевито блестела.
— Осколочное, — сказал он. — В сорок втором. Ладно, что не в кишки. Позвоночник, правда, тоже задел…
— Но сейчас ничего?
— Сейчас ничего. Диету для желудка соблюдаю…
— А это что? — палец врача снова приблизился к животу. — Аппендицит?
Вопросы все были привычные, привычно было отвечать на них, и Евлампьев, вновь покосившись вниз, ответил с исчерпывающей полнотой:
— Два там шрама. Повыше — аппендицит, в сорок восьмом, а пониже что — грыжу вырезали, в пятьдесят четвертом.
Второго шрама, пониже, врач, видимо, не заметил. Однако он не смутился, а, наоборот, пошутил:
— Что, командиром производства были — грыжу получили? Надорвались, так сказать, поднимая?
Евлампьеву сделалось как-то неловко от его шутки, — вроде он оказался виноват в чем-то.
— Нет, не был командиром, — сказал он. — Не пришлось…
— Мг-г, мг-г… - удовлетворенно буркнул врач, сунул указательный палец правой руки Евлампьеву в пах и глубоко утопил его в полости, нащупывая сквозь кожу паховое кольцо. Сейчас ничего не беспокоит?
— Сейчас ничего, — пережатым голосом выговорил Евлампьев. Врач отнял руку, встал со стула, прошел к умывальнику, ополоснул руки и сказал, вытирая нх висевшим рядом с умывальником вафельным полотенцем:
— Здоровы, хоть снова в строй!
У каждого кабинета по всей поликлинике толклась, стояла и сидела на стульях вдоль стен очередь, но диспансеризацию пенсионсров-ветеранов проводили вне очереди, и через час Евлампьев прошел всех — невропатолога, окулиста, лора, стоматолога — и сделал флюорографию…
Терапевт опять была новая - лет тридцати пяти, тридцати восьми, но увядшая уже, маленького роста, птичьего вида и с птичьими же чертами лица остроносенькая женщина,ее, видимо, мучил насморк, она беспрестанно сморкалась в нежный батистовый платок, и остренький нос ее от этого был красным.