Вечерний звон

Губерман Игорь Миронович

ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ В СТРУЮ Родясь почти что вровень с полувеком на светлых берегах реки Невы, ты мог бы стать приличным человеком, но сделался художником – увы! Теперь там хаос общего разброда, и ты за счет еврейской головы мог быть оплотом русского народа, начальник был бы ты бы – но увы! Для русской это редкостно равнины, что в жителе нет генов татарвы; в роду, где есть великие раввины, ты сделался художником – увы! Владея непростым и редким даром улучшить вкус еды пучком травы, ты мог бы стать известным кулинаром, но сделался художником – увы! Смакуя меломанские детали в потоках гармонической халвы, ты б даже мог настраивать рояли, но сделался художником – увы! Легко играя мыслей пересвистом, слова переставляя так и сяк, ты был бы залихватским публицистом - зачем ты стал художником, босяк? Роскошно развалясь перед камином с осанкой патриарха и главы, ты мог бы слыть отменным семьянином, но склонен ты к художествам – увы! На голос твой, пленительный и падкий - пришла бы даже диктора карьера, ты мог бы рекламировать прокладки, художником ты стал – какого хера? Воздавши дань любовной укоризне, сказать уже по совести пора, что счастливы мы рядом быть по жизни с тобой – большим художником – ура!

А Верочка – жена Саши Окуня, и много уже лет они прокоротали вместе. Но еще у Верочки имеется любимая сестра – ее близнец, и нижеприводимая баллада – в честь двойного юбилея.

БАЛЛАДА

ПРО ВЕРУ И КСАНУ Как-то раз умудрились родиться, созревая в едином яйце, две прекрасных собою девицы с видом сходства на каждом лице. Неразлучными были близняшки, расходились не дальше вершка, но по-разному клали какашки в два больших неразлучных горшка. Вера лихо носила юбчонку и собой была очень стройна, но попутал нечистый девчонку, и с евреем связалась она. Ксана долго терпела, как стоик, но внезапно женился на ней всей российской культуры историк, славянин из литовцев, еврей. Сестры мало собой различались, а родясь под созвездьем Весы, при походке немного качались и в мужчинах ценили усы. Потому их мужья бородаты и темны, как сибирская ночь, и все время немного поддаты - девки выпить и сами не прочь. Их мужчины смотрелись не чахло, а родились под знаком Тельца, но тельцом золотым там не пахло, были только хуй и сердца. Утопали в любовных объятиях и в мечтах, мужиками навеянных, и не знали о мероприятиях, сионистами гнусно затеянных. Ведь не знаешь, откуда печали и разлука с какой стороны… Ветры времени Верку умчали далеко от советской страны. Тосковали две чудные дамы от порватия родственных уз, и не выдержал Бог этой драмы и разрушил Советский Союз! Стали встречи светлы и прекрасны, а мужья их, угрюмы и хмуры, тихо шепчутся: просьбы напрасны, снова пьяные две наши дуры. Но сегодня – молчат эти монстры, будем пить и горланить припевки, веселитесь, разгульные сестры, будьте счастливы, милые девки!

У Саши с Верой есть дочь Маша, о которой можно многое узнать, прочтя произведение, которое мной было названо -

ОДА НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ МАШИ И ИДАНА С рождения девочка Маша блистала умом и лицом, а Вера была ей мамаша, а Саша был Маше отцом. Семейством гордилась приличным, где предки – от рава до цадика, однако путем очень личным влеклась она с детского садика. Опасность ее не смущала, и страх был неведом Машуте, верблюдов она укрощала и прыгала на парашюте. В науки вгрызалась, как лев, и все начинала с начала, и, шесть языков одолев, девятый она изучала. Была хороша она в талии, имела бездонные очи, с ней два кардинала в Италии пытались сойтись покороче. При всей ее женской гармонии стреляла без промаха в тире, с ней семь самураев в Японии хотели иметь харакири. В подарок ведя дромадера, на облик в далекой дали из Франции два гренадера, мечтая о плене, брели. Кто жар ей ученый остудит? Сошлась бы с каким молодцом, когда ж она трахаться будет?
– шептались мамаша с отцом. У них о потомстве забота, им нянчить хотелось внучат, а Маша научное что-то кропала в бессонных ночах. Однако пришел тот единственный, отменных еврейских кровей, со службой настолько таинственной, что сам же не знал он о ней. Был духом и телом нормален, шиитов спасал и суннитов, а в Турции спас из развалин четыреста антисемитов. Так мужа нашла себе Маша, пошла между них канитель, сварилась любовная каша, к семье привела их постель. Летай по державам отсталым, но делай детишек, Идан, не век тебе лазать по скалам, от Бога твой хер тебе дан!

Я не могу тут не отметить, как литература благодетельно влияет на жизнь: Маша немедля забеременела, и теперь в ногах всего семейства путается дивный крохотный мальчик.

Мой давнишний друг Володя Файвишевский – очень мудрый и проницательный врач-психиатр. А родился он 22 апреля, что сильно облегчило мне прекрасные потуги сочинительства.

КРАТКАЯ ОДА НА 70-ЛЕТИЕ ДОКТОРА ФАЙВИШЕВСКОГО (КЛИЧКА – ПРОФЕССОР) Повсюду – совпадений светотень, поскольку неслучайно все в природе: ты с Лениным в один родился день, и ты, конечно, назван в честь Володи. Как молот, был безжалостен Ильич, безжалостна, как серп, его эпоха; его разбил кошмарный паралич, а ты – мудрец, ебун и выпивоха. Он тоже, как и ты, талантлив был, однако же вы разны чрезвычайно: он – много миллионов погубил, а ты – немногих вылечил случайно. Психованность весьма разнообразна, общаться с сумасшедшими опасно, душевная поломка так заразна, что тронулся и ты – но как прекрасно! Свихнувшись, не жалеешь ты об этом, душой о человечестве скорбя, и каждый, кто пришел к тебе с приветом, излечится приветом от тебя. Еще не все в России хорошо, еще от ваших жизней длится эхо, того – клянут, что некогда пришел, тебя – благословляют, что уехал. Перо мое от радости дрожит, и ты меня, конечно понимаешь: он, всеми проклинаемый, лежит, а ты, любимый нами, – выпиваешь. Сейчас вокруг тебя клубится пир, и ты обязан помнить непременно, что в этот день родился и Шекспир, а ты к Вильяму ближе несравненно.

Аркадий Горенштейн – хирург и по призванию, и по профессии (а это совпадает вовсе не всегда). Притом хирург он детский, и легко себе представить уникальность этого занятия. Наши дни рождения расходятся всего лишь на день, и поэтому мы часто празднуем их вместе. А что на пять лет я старше – тут уж не попишешь ничего.

ОДА НА 60-ЛЕТИЕ АРКАДИЯ ГОРЕНШТЕЙНА Готов на все я правды ради, варю на правде свой бульон; однажды жил хирург Аркадий, любил кромсать и резать он. Людей он резал самых разных, но малышей – предпочитал, и в этих играх безобразных он жил, работал и мечтал. Мечтал о воздухе он свежем, хотел в Израиль много лет, поскольку мы младенцев режем - едва появятся на свет. Не всех! Аркадий жил в Херсоне, и словом «хер» я все сказал: он резал Хайма, но у Сони он ничего не отрезал. Потом он в Питер жить уехал, лечил у пьяных стыд и срам, его работы плод и эхо - у тех – обрез, у этих – шрам. Разрезав, надо приглядеться, чтоб ясно было, что лечить, а он умел яйцо от сердца легко на ощупь отличить. Жена его звалась Татьяна, писала краской на холстах, и без единого изъяна была она во всех местах. Он резал всех, как красный конник, ища ножом к болезни дверь, но был аидолопоклонник, и вот – в Израиле теперь. И тут Аркадий не скучает, он на архангела похож и Божью благость излучает, когда младенец есть и нож. Не только режа, но и клея, Аркадий грамотен и лих, и плачут бабы, сожалея, что резать нечего у них. Он за людей переживает, живя с больными очень дружно, и многим даже пришивает, поскольку многим это нужно. Ему сегодня шестьдесят, и пациентам лет немало, труды Аркадия висят у них, у бедных, как попало. А сам Аркадии – о-го-го, и, забежав домой однажды, он сотворил из ничего себе детей, что было дважды. Прибоем в отпуске ласкаем, любил поесть, но голодал: женой по выставкам таскаем, он у холстов с едой – рыдал. Живи, Аркадий, много лет, пою хвалу твоим рукам и завещаю свой скелет - уже твоим ученикам.

О Лидии Борисовне Либединской, моей теще, говорил я и писал уже несчетно. Много лет подряд она к нам приезжает, чтобы в Иерусалиме праздновать очередной Новый год. А некий дивный юбилей она решила тоже отмечать в нашем великом городе. Тогда-то я и сочинил -

ТРАКТАТ НА 80-ЛЕТИЕ Лидии Либединской Чтоб так арабов не любить, графиней русской надо быть! Когда бы наша теща Лидия, по женской щедрости своей, была любовницей Овидия, - он был бы римский, но еврей. Когда б она во время оно, танцуя лучший в мире танец, взяла в постель Наполеона - евреем был бы корсиканец. В те легкомысленные дни она любила развлечения, евреи были все они, почти не зная исключения. К ней вечно в дом текли друзья, весьма талантливые лица, и было попросту нельзя в их пятом пункте усомниться. У дочек в ходе лет житейских когда любовь заколосилась, то на зятьев она еврейских без колебаний согласилась. Когда порой у дочерей в мужьях замена приключалась, она ничуть не огорчалась - ведь новый тоже был еврей! Пишу трактат я, а не оду, и сделать вывод надлежит, что теща к нашему народу уже давно принадлежит. Галдит вокруг потомков роща, и во главе любого пьянства всегда сидит хмельная теща - удача русского дворянства.

В каждой порядочной семье, как известно, должен быть хоть один приличный и удавшийся потомок. И моим родителям такое счастье выпало – мой старший брат Давид. Геолог (доктор соответственных наук и академик), он на Кольском полуострове за несколько десятков лет пробурил самую глубокую в мире скважину. Об этом и была сочинена -

МАЛЕНЬКАЯ ОДА ПРО БОЛЬШОГО ДОДА (НА ЕГО 75-ЛЕТИЕ) Он был бурильным однолюбом: вставая рано поутру, во вдохновении сугубом весь век бурил одну дыру. Жить очень тяжко довелось, но если б Доду не мешали, дыра зияла бы насквозь, пройдя сквозь толщу полушарий. Просек бы землю напрямик бур Губермана исполинский, и в Белом доме бы возник - на радость Монике Левински. Он жил в холодном темном крае, всегда обветренном и хмуром, хотя давно уже в Израиль он мог приехать вместе с буром. Пройдя сквозь камень и песок, минуя место, где граница, он бы сумел наискосок к арабской нефти пробуриться. Он и другие знал заботы, не в небесах Давид парил, и, как-то раз придя с работы, жене он сына набурил. Советский строй слегка помер, явилась мразь иного вида; но, как вращающийся хер, бурил планету бур Давида! Дод посвятил свою судьбу игре высокой и прекрасной, и Дон Жуан сопел в гробу, терзаем завистью напрасной. Труды Давида не пропали в шумихе века изобильного, и в книгу Гиннесса попали рекорды пениса бурильного. Сегодня Дод наш – академик, и льется славы сок густой, а что касаемо до денег, то все они – в дыре пустой. Горжусь тобой и очень рад сказать тебе под звон бокальный: ты совершил, мой старший брат, мужицкий подвиг уникальный!

А Гриша Миценгендлер – родственник моих друзей (точнее, родственница – Жанна, но она – его жена). Все остальное вам расскажет

ПАНЕГИРИК В ЧЕСТЬ 60-ЛЕТИЯ ГРИГОРИЯ, ЧЕЛОВЕКА И ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКА Гремели российские грозы, хозяйки пекли пироги, неслись по Руси паровозы, горячие, как битюги. А следом вагоны катились, железом бренча многотонным, и разные люди ютились на полках по этим вагонам. И в чай они хлеб окунали, мечтая доехать скорей, того эти люди не знали, что чинит вагоны – еврей. Поэтому прочны вагоны, для дальних выносливы рейсов, в любые идут перегоны, о стыки стуча между рельсов. Еврей тот по имени Гриша - сметлив удивительно был, легко бы в министры он вышел, но очень вагоны любил. И плелся с работы устало, и в голову лезли дела, но Жанна его ожидала и двух сыновей родила. (А нынче – крушенья дорожные, и скажет любой вам носильщик: вагоны теперь ненадежные, уехал в Израиль чинильщик!) Меняют любовники позы, ползут на Израиль враги, но мчат по нему тепловозы, горячие, как утюги. А сзади вагоны трясутся, евреи в вагонах сидят, куда-то с азартом несутся и сало украдкой едят. За весь этот транспорт в ответе - Григорий, кипучий, как чайник, теперь он сидит в кабинете, большой и солидный начальник. В субботу он землю копает, монет наискал миллион, мудреные книги читает, хлебая куриный бульон. И едут вагоны, колыша еврейских шумливых людей, хранит их невидимый Гриша, великий простой иудей.

Леночка Рабинер – диктор и редактор нашего израильского радио на русском языке. Муж ее, весьма любимый ею (и весьма ответно), – Женя Шацкий, он контрабасист в филармоническом оркестре. Оба они много пережили до поры, пока друг друга повстречали. А ода, сочиненная на их свадьбу, так и называлась -

НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ МУЗЫКАНТА ЖЕНИ И ЛЕНОЧКИ ИЗ РАДИОВЕЩАНИЯ Он был контрабас разведенный, она – выходила в эфир. И горек был путь их пройденный, и пуст окружающий мир. Они не мечтали о встрече, страшил их любовный обман, однако клубился под вечер в их душах надежды туман. Они повстречались случайно, о чем-то пустом шелестели, над чем-то смеялись печально и вдруг оказались в постели. И поняли – не без испуга - по стуку взаимных сердец, что именно их друг для друга когда-то назначил Творец. И все начиналось с начала, и обнял невесту жених, и музыка с неба звучала - играл ее ангел для них. А Женя по миру мотался, в узде свои страсти держа, и весь его волос остался в гостиницах разных держав. Себя он отравливал водкой, лишь музыкой в жизни гордясь, а Лена – роскошной красоткой и рыжей была отродясь. Но с радостью рыжая Лена за лысого Женю пошла, в уюте семейного плена она свое счастье нашла. И пушки сегодня палят в честь этих израильских жителей, и взрослые дети шалят, завидуя счастью родителей.

Мы не успели оглянуться – пролетело восемь лет их замечательной совместной жизни. И наступил у Леночки весьма округлый юбилей. Описанный сюжет мне приходилось повторить. Но подвернулась свежая идея.

БАЛЛАДА ПРО РЫЖУЮ ЛЕНУ Баллада сочинилась не случайно: в ней Лена – тема каждого куплета, есть в имени – секрет, загадка, тайна, и я вам расскажу сейчас про это. И выдумки в балладе этой нет, идея взята мной не с потолка: недаром я болтался много лет на улице Елены а-Малка. Хочу вам для начала изложить секрет наполеоновского плена: на острове хотел он век дожить - святая пусть, но все-таки Елена. И те, чьи имена избегли тлена, - обязаны их женам, нету спора: у Рубенса была жена Елена, у Рузвельта жена – Элеонора. Такое это имя, что полену сияло оно пламенным угаром, и сказка про Прекрасную Елену возникла, как вы видите, недаром. Но сказка зарастала книжной пылью, и даже прочитал ее не каждый, а чтобы эту сказку сделать былью, родилась Лена рыжая однажды. Родилась, как известно, Лена в Риге, в семье, где почитался дух искусства, читала увлекательные книги, но к музыке ее клонились чувства. Валились музыканты на колени, вливался в инструменты их экстаз, но были их порывы чужды Лене, в мечтах она избрала контрабас. А Женя был солдат, носил винтовку, в судьбе своей предвидел перемены, и «Леночка» – его татуировку - немногие, но видели до Лены. На всяких языках читая тексты, любовные разучивая танго, такое знала Леночка о сексе, что сделалась черна Елена Ханга. Когда готовит Леночка обед, то плачут и женатый, и вдовец, загадки тут и не было, и нет: Еленою была Молоховец.  А голос?! Он рождает в сердце эхо, и пению сирен подобен он: на голос рыжей Лены к нам приехал евреев из России миллион. Поэтому ты, Леночка, живи, ничуть, как ты умеешь, не старея; твой голос, полный неги и любви, из чукчи скоро сделает еврея. И мы тебя все любим не напрасно: полно в тебе душевного огня; ты – женщина, и этим ты прекрасна, а возраст – это мелочь и хуйня.