Вечерняя звезда
Шрифт:
Она умолкла. Джерри пожалел, что она не уехала, но с другой стороны, он понимал, что если отпустит ее домой в таком расстройстве, то и сам будет печалиться и винить себя во всем целую ночь, хотя он ничего не сделал такого, за что можно было бы винить себя. Это он помнил точно.
— Придираюсь я или нет, но я признаю, что ты — очень милый человек, — сказала Аврора сдавленным голосом. — Именно потому, что ты такой милый, у меня и возникла эта никому не нужная страсть к тебе. Из-за того, что ты такой милый, ты позволил мне насладиться моей любовью к тебе, и это было так благородно. Вполне возможно, что эта
— Ты хочешь сказать, что я люблю лишь одного себя? — спросил Джерри.
— Нет-нет, — сказала Аврора, соскользнув с кровати. Усталым движением она подобрала платье и отправилась в ванную переодеться. Джерри сел в постели и не вылезал из нее. Ему показалось, что предстоящая ночь будет ночью грусти и печали. Может быть, пойти в магазин и взять напрокат какой-нибудь фильм с кунг-фу? Совсем неплохое средство против некоторых видов депрессии.
Аврора скоро вышла из ванной, застегивая платье.
— На чем мы остановились? — спросил Джерри, изображая из себя приятного собеседника. Он все еще надеялся развеять ее грусть, пока она не уехала домой.
Аврора уселась на стул напротив кровати и подняла с полу чулок. До того как приехать к Джерри, она побывала в гостях у Паскаля. Паскаль был с ней грустен с тех пор, как его выписали из больницы. Он никогда не забывал упомянуть, что она бросила его после того, как он разбил себе голову, спеша ей на помощь. И все же, ведь не угадаешь — а вдруг Паскаль как раз и послан ей судьбой? Поэтому, отправляясь к нему, она старалась одеваться так, чтобы соблюдать какие-то рамки. Она даже надевала чулки. И несмотря на некоторую дозу грусти и печали, им все еще удавалось доставить друг другу некоторое удовольствие.
Но вот заканчивался еще один день, в сердце ее была грусть, и в чулки влезать ей не хотелось. Вместо того чтобы надеть их, она смотала и засунула их в сумочку.
— Ну, мы вообще-то обсуждали твою карьеру — карьеру пустозвона, — сказала Аврора. Она придвинулась к краю его кровати и включила лампу над кроватью, чтобы рассмотреть его получше. Пустозвон он был или нет, но он был привлекателен, никогда он не был привлекательней, чем в те минуты, когда грустил или чувствовал, что его не понимают, или же обижался на то, что его не принимали всерьез. Она нежно прикоснулась к его лицу, чтобы показать ему, что ничего плохого о нем она не думает.
— Поскольку вы согласились на это, я глубоко полюбила вас, молодой человек, — сказала она. — Вы позволили мне испытать к вам влечение, и оно существует.
— Я ведь тоже испытываю влечение к вам, хотя вы, кажется, не верите этому, — сказал Джерри.
— Если вы не прекратите себя выгораживать, я снова вас укушу, и на этот раз вам действительно будет больно, — сказала Аврора.
— А я и не выгораживаю, — сказал Джерри. — У меня просто нет ни малейшего понятия, что вы от меня хотите.
— Я хочу, чтобы вы вели себя как следует, — сказала Аврора. — Мне приятно с вами, и все в порядке, но мне не нравится думать, что мне
Это ее замечание было настолько неожиданным, что Джерри просто растерялся. Но, по крайней мере, она больше не была такой печальной. Он взял ее руку, и она оставила ее в его руке.
— «Душевных сил распыл», — сказала она. — Помнишь эту строчку? Большинство мужчин, которых мне доводилось любить, в профессиональном отношении ничего особенного собой не представляли. Гектор был никудышным генералом. Мой муж Редьярд был мелким служащим. Паскаль — мелкий дипломат. Тревор, самый лихой из моих возлюбленных, был яхтсменом-любителем. Единственным профессионалом высшей категории, с которым я когда-либо связывалась, был Альберто, тенор, но и он был первоклассным тенором всего несколько лет, когда был молод. Потом он стал владельцем нотного магазина.
Она скривила губы, отвернулась, потом снова посмотрела на него.
— Думаю, что могла бы устроить свою жизнь и получше, но если все взвесить, мне не удалось сделать все как можно лучше, — сказала она. — И вот теперь я бросилась к тебе на шею просто потому, что ты такой симпатичный. Вот так и иду я по жизни, не добиваясь самого лучшего, — добавила она, криво усмехаясь.
— Понимаю, я подхожу под категорию всех остальных твоих мужчин, да? — спросил Джерри. Ему нравились ее кривые усмешки. — Я такой же никчемный, как все остальные.
— Да, но ты все же можешь быть таким, как надо, — сказала Аврора. — Ты начинал как шарлатан-психиатр, а теперь, нравится мне это или нет, ты стал настоящим психиатром. Настоящее дело превращает людей в настоящих специалистов, а ты по-настоящему лечишь своих пациентов. Мне это нравится. В сущности, мне многое в тебе нравится. Но теперь тебе надо жить так, чтобы оправдать доверие, не правда ли? Я не говорю о себе. Ты, может быть, однажды возьмешь и выгонишь меня; вернешься к своим девочкам из рабочих семей. Сама я никогда не была девушкой из рабочих, но я уважаю их. Когда у нас с тобой все кончится, можешь заводить их сколько угодно.
— Пожалуйста, перестань говорить так, — сказал Джерри. Хотя он очень хорошо понимал, что ему самому хочется закончить с этим романом, признаваться в этом Авроре он не хотел. Наоборот, ему нужно было отрицать это, даже превратить все в шутку. Он знал, что Аврора в этой ситуации была гораздо честней. В этом не было ничего нового, женщины всегда были честнее, если речь шла о предстоящем прощании, чем это удавалось ему. У него в душе всегда оставалось ощущение, что это были ссоры, и именно это он ощущал теперь, глядя на Аврору. Она сидела рядом и гладила ему тыльную сторону ладони.
— У нас еще не все кончено, — сказал он.
— Наверное, нет, — призналась Аврора. — Но ты не должен отвлекать меня от рассуждений в этом направлении.
— Мне кажется, я забыл, о чем это ты, — сказал Джерри.
— О твоих пациентах, — сказала Аврора. — Сложней всего с ними. Быть врачом — это вам не стоять швейцаром.
— Ну, вообще-то сходство есть, — сказал Джерри.
Аврора отпустила его руку и встала.
— Тебе просто хочется препираться, — сказала она. — Мне и самой частенько нравится препираться, но сейчас, кажется, не совсем тот момент — сейчас мне это не нравится. Поеду-ка я домой.