Вечная командировка
Шрифт:
А сегодня в будке заседала народная дружина. Ее начальник, оказывается, Гриша Окунев.
Я лежал на койке и притворялся, что сплю.
Ребята славные. И все было хорошо, пока не начали обсуждать, кто же варит брагу. Постановили: выяснить.
Тут я «проснулся» и сказал, что выяснять нечего. И если сами дружинники (а Вовка дружинник, да еще борется за звание ударника коммунистического труда) пьют и молчат, то так дело не пойдет.
Вовка был смущен страшно. Начал оправдываться: дескать, это его старые кореши, и ему неудобно о них говорить, и если бы он им тогда сказал,
Прочел я им маленькую лекцию о том, что все и начинается с так называемых старых «корешей». Но выводы я им не навязывал. Пускай сами думают.
Попал в точку. Разгорелись страсти, и выводы были сделаны правильные.
Но когда все разошлись, я вижу, что Окунев на меня пыхтит и фыркает: зачем, мол, я при всех позорю будку.
— Милый мой, — отвечаю я ему, — Вовка был пьян, и ты об этом знал, но ничего ему не сказал ни вчера, ни сегодня.
— Вовка сам все понял.
— Может, да, а вдруг нет? Он увидит, что ему раз безнаказанно прошло, еще повторит. А потом вам же будут в лицо кидать: «Сами дружинники, боретесь с браговарением, а потихоньку с ними же пьете».
Крупный вышел разговор. Кончилось тем, что Гриша стал меня допрашивать. Дескать, он проницательно замечает, что я все время лезу не в свои дела. Меня еще никуда не выбрали, на прииске я без году неделя, и нет чтобы сидеть в кузнице и не высовываться. Во все я вмешиваюсь, всем интересуюсь. Без меня разберутся. Чего я лезу? Кто я такой?
— Коммунист!
Сказал — и самому неловко стало. Слишком уж красиво получилось. Такими высокими словами надо поменьше кидаться. Но уж очень он меня допек, я не выдержал.
Однако, как ни странно, на Гришу это подействовало: он сразу присмирел. Расстались мы по-хорошему.
Но потом я долго думал. Гриша прав. Заметно, что я слишком уж всем интересуюсь. К тому же моя профессия требует, чтобы я держался как можно незаметнее. Я делаю свое дело. И какого черта я вмешиваюсь во все эти мелочи жизни! Профессия. Да. Но убеждения, но… в общем, сейчас я сам себе буду читать лекцию и говорить высокие слова.
Ничего не могу с собой поделать. Взять хотя бы сегодняшнее утро. Мне никак нельзя было вылезать из той роли, которую я здесь исполняю. И кто меня тянул, и чего я полез? Доиграетесь, Алексей Иванович.
Из окружной газеты приехала корреспондентка. Валентин ее назвал «мадемуазель». Она уж очень жалко выглядит, шмыгает красным, распухшим носом (видно, на тракторе ее здорово продуло) и морщится в столовой, ковыряя вилкой сушеную картошку и биточки из консервированного мяса.
«Мадемуазель» явилась к нам в будку. Она вошла осторожно, бочком (ожидая, наверное, услышать матерщину), потом изобразила на своем лице улыбку, этакую простоту, и вдохновенно (но все-таки часто пряча нос в платок и весьма смущаясь в эти моменты — по ее убеждению корреспонденту неудобно сморкаться) начала спрашивать:
— Как живете? Как учитесь? Как работа? Как настроение?
Ребята испуганно и благоговейно на нее взирали, мигом прибрали кровати и старались ходить на цыпочках. Они присмирели, вели себя чинно и стали совершенно непохожи на самих себя.
Журналистка
Возможно, я очень несправедлив к этой девушке. Наверно, очень трудно разъезжать по Чукотке, застревая в пути, попадая в бураны, неделями ожидая самолета в избе, называемой аэропортом. Не каждый согласится на это. А тут еще простуда, да задание редактора обязательно привезти «положительный материал», да давно нет писем из Магадана от какого-нибудь Виктора.
Я, наверно, очень несправедлив к этой девушке. Может, потому, что у нее весьма прокисший вид, а может, потому, что я знаю, как она пишет.
Вот перед ней сидит Гриша Окунев, парень с широкими плечами и пронзительными васильковыми глазами. Ему девятнадцать лет, он передовик, ударник, староста лучшей будки, начальник народной дружины. У него удивительно приятная, немного застенчивая улыбка, когда он присаживается на крылечке к знакомому парню. «Ну, как живешь, что думаешь?»
Сегодня утром, когда залило пятый промприбор, он один по пояс в воде вынес мотор от насоса. А ведь это вам не Черное море, это Арктика.
Представляю, как она его расписывает: «Чудо-богатырь», «человек, на которого равняется прииск», «им строить коммунизм» и т. д.
Я могу сказать больше об этом парне. С таким я пойду в разведку.
Гриша скрытен. Он не говорит корреспонденту, что учится на бульдозериста. А я знаю больше. Со временем он окончит и техникум, а может, и институт, если не женится. (А женится он, видимо, скоро. Такие, как Гриша, не обманывают девушек и создают крепкую семью.)
Вот она напишет о нем. «Герой вашего времени». Даже не зная всех его хороших качеств. Но все равно, чем не герой?
Такие, как Гриша, если они рабочие, — мечта любого инженера, а если солдаты — мечта любого лейтенанта. Они не задают лишних вопросов, у них в жизни все ясно, им все просто, и в этом их большая сила.
Может, я завидую таким людям. Может, я бы тоже хотел так же просто и спокойно прожить свою жизнь.
Но для меня он не «герой нашего времени». Именно потому, что для него все просто.
Я не очень люблю людей, для которых все просто. Уж в очень сложное время мы живем. И мне кажется, что эта простота не от силы, а от недостатка кругозора, от отсутствия привычки думать над вещами, казалось бы, далекими, но которые необходимо знать.
Я тоже против интеллигентских самоанализов и раздумий о суете сует. Но мне кажется, что для современного передового рабочего мало волноваться только из-за нехватки материалов и поломки моторов.
К примеру, Гриша из деревни, но он ничего не знает о борьбе с кулаками, о коллективизации в тридцатых годах. Мы с ним как-то разговорились, и я его спросил: «А кто же такие были кулаки?» И в ответ я услышал такое туманное и неправильное определение, что за голову схватился. А ведь, повторяю, Гриша из деревни. Уж хотя бы недавнее прошлое знать он должен. Но не в том беда, что он не знает, а в том, что знать не хочет. Это маленький пример, но при всем моем хорошем отношении к Грише мне кажется, что авангард рабочего класса — это не Окуневы. Это, скорее, люди, похожие на Валентина, моего кузнеца.