Вечная молодость графини
Шрифт:
Терпи. Ты будешь красивой. И Эржбета тоже.
Навсегда.
И в этом сила молодой луны. И слово, сказанное в темном лесу. Пусть слышит земля, и вода, и ветер. Пусть слышит темноликий бог, который есть Птица и Камень и Дерево.
Когда Эржбета закончила расчесывать волосы, девица лежала на полу, горячая, как само пламя. Широкая спина блестела потом, и карлик, жадно облизываясь, уже вступил в круг.
Голый,
– Не останетесь, госпожа? – спросил он сипло.
– Нет.
Скоро рассвет. И Эржбете нужно вернуться. Она ведь хорошая жена. Она не заставит супруга испытывать ненужные волнения.
Утро Эржбета Батори встретила перед зеркалом. Она поставила его у окна, чтобы первые лучи, скользнув по полированной бронзе, стерли старое отражение. Но на этот раз небо было хмурым, и солнце, вытертое простынями туч, светило слабо. Бронза поблескивала, черноглазая женщина, запертая в глубинах металла, была печальна. Распущенные волосы ее темным покрывалом лежали на плечах, белых, словно молоко. Изысканный гребень скользил по прядям, вычесывая седину.
По крови разливалось такое знакомое, сладкое тепло.
Вот только хватит его ненадолго.
Эржбета уже чувствовало, как покидает тело, уходя сквозь мелкие поры в белой коже, вымораживаясь и вымораживая. Еще день-другой – и руки перестанут гнуться, превращаясь в чудесный германский фарфор. А кожа уподобится старому пергаменту, присыпанному меловой пудрой. Одно неосторожное прикосновение – и пудра останется на пальцах.
Прежде тепла хватало на месяцы.
Сейчас – на дни.
Это Ференц его пьет. Жадными губами, грубыми руками, требовательностью своей и ложной любовью, которая не должна угаснуть в глазах его.
Отложив гребень, Эржбета поднялась. Она ступала бесшумно, и лишь борзая сука, любимица Ференца, подняла голову, оскалившись. Эржбета покачала головой, и сука отползла под кровать. А Ференц снова одеяло сбросил, разметался, словно в горячке. Смуглый. Исшрамленный. Мучитель ее.
Хоть бы раз, когда тепло ушло, глянул с любовью…
Эржбета присела на пуховую перину и коснулась лба мужа. Он открыл глаза и руку перехватил.
– Ты скоро уедешь, – сказала Эржбета. – Я чувствую, что уедешь.
В сонных глазах его тоска по свободе.
– А я буду ждать. Я всегда тебя жду. Я не такая, как другие… другие Батори.
– Знаю. Это потому, что ты – Надашди.
– Да.
Почему у Эржбеты
– Я боюсь за тебя, – Эржбета протянула руки к мужу, но тот отмахнулся. Спросонья, с мутной после вина и трав головой, он бывал груб.
– Нечего боятся.
– Ты ведь не становишься моложе, а наоборот… и если вдруг…
– Замолчи, женщина!
Он всегда был суеверен. Или скорее отголоски старой веры, жившей в жилах Надашди, прорывались сквозь сонмы молитв. Но сейчас Эржбету это скорее радовало.
– Я хочу тебя защитить, – она подала таз с водой и сама лила на руки из кувшина, пока Ференц умывался. А потом вытирала и расчесывала путаные космы деревянным гребешком, доставшимся Ференцу от матери.
Ей бы понравилось.
– Я узнала, как сделать амулет. Очень хороший амулет.
– И кто тебе сказал?
Йо Илона, говорившая на чужом, певучем языке и рассказывавшая страшные сказки про говорящих волков и мертвых девиц, которые вставали из стеклянных гробов, чтобы пить кровь. Йо Илона знала много чужих тайн. А что не знала она – знал Фицко. Или Дорта. Или сама Эржбета.
– Не важно, – ответила она. Волосы Ференца были жесткие, словно конский волос. – Нужно взять пташку. Маленькую и обязательно черную, чтобы без единого белого перышка. Положить эту пташку в мешок и забить белой тростью. А когда умрет – сцедить кровь.
Ференц слушал внимательно, но нельзя было понять, примет ли он подобный рецепт.
– И эта кровь будет иметь силу такую, что если капнуть ею на врага или на одежду врага, то этот враг никогда и ни за что не причинит тебе вреда.
– Предлагаешь обрызгать турецкое войско вороньей кровью? Ворон на всех не хватит! – Ференц рассмеялся, и смех этот растворил его дурной настрой, как уксус растворял жемчуг. – Все ж – таки вы, бабы, горазды придумывать всякие глупости.
Может быть, но главное, что Ференц снова счастлив.
– А если хочешь кого забить, то лучше на охоту поедем.
– Конечно, – согласилась Эржбета. – Ты же знаешь, что я люблю охоту.
Он уже забыл о жене и ласкал псицу, что крутилась под ногами, тыкалась острой мордой в колени и виляла хвостом.
Если отравить ее, Ференц огорчится.
И охотницей псица была знатной.