Вечное пламя
Шрифт:
– Можно, – неожиданно согласился поп. – И избы эти, что рядышком… сгодятся. Я пулемет у вас видел. Вона место, – он показал куда-то в сторону.
Обалдевший капитан проследил за худым, узловатым, будто корень дерева, пальцем.
Поп тем временем наклонился, слегка покряхтывая, подхватил с земли бронзовый колокольный язык, взвалил его на плечо и пошел к дверям.
– Что случилось, капитан? – спросил Лопухин.
– Авангард наш пропал. Только кровь на кустах…
92
Пулемет на
Пулеметная точка находилась чуть в стороне от основных позиций, где засели красноармейцы. И она в самом деле была очень удобной. Однако все, в том числе и пулеметчики, понимали, что в случае чего уйти к своим они не успеют. Единственным, кто этого понимать не желал, был капитан. Чтобы прикрыть отход пулеметчиков, он положил на церковную маковку двух бойцов с автоматами. Стоять там было невозможно, только лежать. Лежать и ждать приказа, ничего не видя, и точно так же обливаться холодным потом…
Иван с несколькими бойцами сидел в церкви. Вопреки опасениям Лопухина, их атаковали обычные солдаты. То ли отряд карателей, то ли… Но «Вечного пламени» не было. Пока.
К узким окнам-бойницам его не пустили, определили в резерв. Впрочем, бойцом сейчас Лопухин был плохим. Его бросало то в холод, то в жар, из дробного озноба в тяжелый липкий пот. Он сидел на деревянном полу, не чувствуя под собой досок, и все, о чем мог думать, сводилось только к одному: «Пулемет, только бы не заклинило пулемет!»
Чтобы хоть как-то отвлечься от этой жестокой тряски, Иван поднялся, держась рукой за стену. Прошел туда, где точно так же метался в бреду на носилках Лилленштайн. Дежуривший рядом боец кинул в сторону Лопухина злой взгляд:
– Страшно?
Иван помотал головой:
– Нет. Просто плохо…
Он посмотрел в лицо Лилленштайну. У того закатились глаза, заострились скулы. Казалось, что кожа просто обтягивает череп. Жутковато белели во рту большие крупные зубы. Немца била дрожь, почти судорога.
Иван опустился рядом. Оперся ладонью о твердое, костлявое плечо и зашептал Генриху на ухо:
– Даже и не думай, слышишь? Даже не думай… Не пущу!
Иван застонал. Неподалеку грохнул взрыв. Граната. Еще один… Каждый звук отдавался в напряженных нервах острой, словно от раскаленного железа, болью.
Снова грохнуло – странно, раскатисто…
– Сколько ж у них гранат? – простонал Лопухин.
– Не гранаты это, товарищ политрук… – сквозь вату в ушах ответил красноармеец. – Гром!
– Плохо… – Иван снова посмотрел на Лилленштайна и с ужасом понял, что волчий оскал сведенных судорогой челюстей складывается в злую улыбку.
Шатаясь, как пьяный, под грохот выстрелов, взрывов и раскатов
– Плохо…
– Что плохо, сын мой? – Голос священника был тусклым, тихим.
Иван открыл рот, но не смог выдавить ни слова. Судорога скрутила живот, стало трудно дышать.
– Немец, – наконец прохрипел Лопухин. – Немец не должен подняться…
– Куда ему? В чем только душа держится, – старик вздохнул.
– Нет у него души, батюшка! Нет… – Иван упал рядом с попом, подтянул колени к груди, обхватил их руками. Стало холодно.
– У всех есть душа, сын мой. У всякой твари…
– Твари… – повторил Лопухин. – Твари… – Сознание туманилось. – Батюшка… Сюда… Идут… – Он все пытался, но никак не мог найти слова, никак не мог высказать. И только обостренным чутьем понимал, что старик может помочь. И только одно слово вертелось на языке: – Твари!
Он поднял голову. С трудом сконцентрировался на лице священника. И неожиданно увидел, что тот улыбается.
Старик протянул руку, провел ладонью по лбу Ивана.
– Запыхался совсем, молодец… – Слова его, словно гулкий колокол, поплыли по залу. – Запыхался…
Лопухин почувствовал, что проваливается куда-то. Летит. Падает.
«Нельзя! Нельзя же!»
А в это время раскаленный до малинового свечения ствол пулемета дернулся в последний раз. Механизм заклинило. И это было очень обидно, потому что до конца последней ленты еще оставалось с десяток патронов. Целых десять!
– Максимка, уходи! – гаркнул старый усатый красноармеец, из той породы людей, что могут с самым тяжеленным пулеметом обращаться как с пушинкой. – Пошел! Прикрою!
И он широко размахнулся, далеко забрасывая гранату в грозовое небо.
– Только вместе! – Максимка, молодой, тоже крепкий, но еще не кряжистый, легкий, подхватил автомат и, приподнявшись, дал очередь туда, куда целили из пулемета. Где мелькали уже серые и поднимались в рост черные мундиры. – Только вместе!
– Не дури!
Максимка упрямо замотал головой. В небо ушла вторая граната.
С бывшей колокольни уже били и били длинными очередями, прикрывая отход обреченных пулеметчиков.
Старый притянул молодого к себе, сгреб в могучий кулак гимнастерку:
– А ну пошел отсюда! Сопляк! Пошел отсюда, твою мать!
Откуда-то из-за сплошной завесы дождя донесся слабый крик капитана:
– Пулеметчикам отступать! Отступать!
А гранат осталось еще две.
А в это время с другой стороны церкви в уцелевших домах, расстреляв весь боекомплект, уже яростно рубились люди – лопатками, ножами, размахивая прикладами, как дубьем. И все новые и новые фигуры в мокрых мышиных мундирах ломились в окна и двери. Вот вынырнула из пелены падающей с неба воды страшная оскаленная харя, и брянский парнишка дернул чеку последней гранаты… «На! Держи!»