Вечное пламя
Шрифт:
– Уходите, – сказал Станислав Федорович и отвернулся к окну. – Уходите.
Иван поднял портфель и пятясь вышел.
На следующий день он отправился на вокзал и взял билет в один конец.
95
Из Петрозаводска шло два пассажирских. Один утром и один вечером. На утренний Иван опоздал, поэтому, стараясь как-то убить время, он бродил по этому городу, чем-то неуловимо похожему на Ленинград. Чем? Лопухин понять не мог. Может быть, неким кровным родством, каким похожи друг на друга все города, основанные неутомимым Петром?
Иван
Лопухин улыбался, и, наверное, за многие эти годы, длинные, невыразимо тягостные, он вдруг почувствовал покой и… счастье? Словно воздух вокруг сгустился. Засиял мягко. Окутал теплом.
Остро защипало глаза. Все поплыло…
Иван сидел так много часов. Или много лет?
Он просидел на этой набережной всю свою жизнь. От самого начала. Рождение, детство. Голод. Учеба. Работа. Война. Ивану казалось, что на войне он погиб. Умер от кровоизлияния в мозг. Но ожил. Родился заново, уже другим. Потом война кончилась. Снова была работа. Много работы! Чтобы восстановить, поднять разрушенную страну. За этой работой, заботами, поездками многое стерлось из памяти. Затерялось. Та невероятная, острая связь с природой, которую ощутил Иван тогда, в сорок первом, стала слабеть. Отмирать как ненужная в суетливой городской жизни. И только тревожное, острое чувство не покидало Лопухина. Ему казалось, что он пропустил что-то очень важное. Наконец терпеть эту тупую боль стало невыносимо, и Иван нашел Воскобойникова. А потом уехал в Карелию.
Булочка кончилась, но голуби не улетали. Они плотной стаей окружили Лопухина. Ворковали, летали над ним, дотрагиваясь легкими перьями до его головы. Иван сидел с закрытыми глазами и улыбался.
А потом встал и пошел на вокзал. И немногочисленные в этот час прохожие с удивлением смотрели вслед человеку, над которым облаком кружили птицы.
Зайдя в вагон, Иван забросил на полку окованный железными уголками чемодан и сел на жесткую, обитую коричневым дерматином скамейку. Пассажиров было немного. Какие-то говорливые тетки с узлами, четверо молодых людей, наверное студентов, густо дышащий перегаром мужичок, и все.
Поезд тронулся. Ивана окатило запахом сена… он закрыл глаза и на какой-то миг оказался там, в трясущемся товарняке…
За прошедшие годы станция Вирасвара выросла в большой железнодорожный узел. И вместо старого, вечно сырого и холодного сарая, стоял теперь большой каменный дом.
Иван направился туда.
Навстречу попался седой мужик в спецовке с огромных размеров разводным ключом на плече. Иван помахал ему рукой.
– Простите, не подскажете, как до колхоза «Карьяла» добраться?..
Мужик хмуро оглядел Ивана, буркнул что-то в усы и кивнул куда-то в сторону:
– Вам к начальнику транспортного отдела… – Мужик сплюнул. – К Борьке Либерману.
И пошел прочь.
– Да, – вздохнул Иван. – Вот тебе и Бора-электрик с телегой…
Однако, к слову сказать, ехать в колхоз ему пришлось на телеге. Лохматая и какая-то суровая лошаденка не торопясь тащила изрядно побитую, но все еще работоспособную конструкцию из жердей, поставленную на четыре автомобильных колеса какими-то местными умельцами. Бора, непутевый сын тетки Иосифа Карловича Либермана, сильно изменился. Он был одет в пиджак, сидел за солидным столом и отчаянно ругался с кем-то по телефону, как и полагается начальнику. На лацкане его пиджака притаились орденские планки. Иван разглядел две Красные Звезды и медаль «За отвагу» и сразу понял причину столь разительной перемены. Война…
Поначалу младший Либерман не разобрался в вопросе и категоричным тоном заявил, что ничего не может сказать про бухгалтера, но потом, сообразив, что гость пришел совсем по другому вопросу, отмяк и стал удивительно похож на своего дядьку.
Как и следовало ожидать, в колхоз уже ушла последняя машина, но собирался ехать некий дед Тойво, к которому Борис и отправил Ивана, напоив предварительно чаем. Судя по всему, чай был доброй традицией семьи Либерманов…
Теперь лошадка, которой управлял клюющий носом старик, медленно тащилась по лесной дороге.
Неожиданная тоска накатила на Ивана. Удивительное настроение, которое он ощутил, когда приехал в Петрозаводск, куда-то делось. Теперь им овладели сомнения. Для чего он приехал в эти края? Зачем? Правильно ли сделал, послушав совета Воскобойникова? Да и кто такой этот Воскобойников? Псих, который живет в квартире, больше похожей на гроб, и размахивает пистолетом…
Того мира, в который Иван приехал много лет назад, молодым журналистом, уже не было. Все изменилось. Выросло. Раздвинулось в стороны. Даже дорога была другой – широкой, засыпанной гравийной крошкой. Чувствовалось, что по ней часто и много ездят, уже не боясь темноты леса, который год за годом отодвигался все дальше, редел, светлел…
Глупо было надеяться на возвращение. Очень глупо.
Иван в тоске смотрел на светлое ночное небо, понимая, что наступит завтра. И рухнувшие мечты просто похоронят его под собой. Раздавят.
«Не нужно было никуда ехать… Что я тут забыл?»
Он закрыл глаза, но не заснул. Просто слушал шум леса и скрип колес.
В колхоз приехали, когда было уже совсем поздно. Тойво, все так же молча, постелил Ивану в маленькой комнатке и куда-то ушел. В каждом действии, движении Тойво виделась спокойная, молчаливая уверенность, словно он точно, наверняка знал, что произойдет в следующий момент, и жил, руководствуясь этим знанием.
Иван долго не мог заснуть. Ворочался. Вздыхал, терзаясь сомнениями. Но наконец сон сморил его, утащил в темную глубину. Без сновидений. Без тоски…
А утром Ивану показалось, что он знает, что делать. Он встал. Умылся. И вышел из дома.
Старик Тойво сидел на скамейке и что-то мастерил ножиком. В сторону летели щепки.
– Доброе утро!
Старик кивнул.
– У меня к вам просьба… – Иван сделал паузу, но Тойво молчал, продолжая орудовать ножиком. – Вы не могли бы меня проводить к одному месту тут? Вы, наверное, все вокруг знаете?