Вечное пламя
Шрифт:
– Хоть просто чайку сделать… – Иван укрыл Колобкова своей гимнастеркой, больше ничего под рукой не было. – Бабка одна говорила, что чаем все лечится… Лишь бы покрепче.
Лопухин собрал сушняк, сложил небольшой костерок и на двух камнях разместил котелок с водой.
– Сейчас все будет. Сейчас… – успокаивал Иван Колобкова. – Попьем чайку, и полегчает.
– Горячка, – сказал кто-то за спиной.
Иван вздрогнул. Обернулся.
Позади сидел на корточках тунгус. Смуглый, чуть раскосый, с внимательным взглядом черных глаз.
– Надо
– Ты ведь из отряда… – Иван попытался вспомнить имя раненого лейтенанта, но не смог. – Ну… На охоту ходил. Эвенк?
– Тунгус. Юра. – Он протянул руку. – Только я не настоящий тунгус. Все спрашивают, из тайги? А я не из тайги. Я из Москвы. Приехал учиться.
– Куда?
– На артиста. Не поступил. После войны поступлю.
Он говорил с акцентом, короткими репликами – будто складывая незнакомые слова во фразы, взвешивал каждое, правильно ли встало. И только тогда выговаривал, с осторожностью, внимательно.
– Травы нужны. Помрет.
– Да где ж их взять?
– Там. – Тунгус Юра махнул рукой в сторону густого бурелома.
– Ты знаешь, какие?
– Знаю.
– Так помоги, скажи какие, я соберу! – Иван вскочил.
– Сиди. Я принесу. Так сказать не смогу.
Он встал и исчез за деревьями. Бесшумно, точно так же, как и появился.
Через некоторое время он приволок охапку каких-то травок, веточек и, кажется, коры. Молча подсел к костру. Дождался, когда вода закипела, и начал подкладывать травки в котелок, по одной, в какой-то особой, одному ему ведомой последовательности. Что-то шептал, бормотал на неизвестном языке, а Лопухин сидел, не зная, куда себя деть, чувствуя свою полную бесполезность.
Наконец тунгус снял котелок с огня и поставил его в специально вырытую ямку.
– Остынет. Давай пить. Но следи… Одного нельзя оставлять. Помрет.
– Спасибо! Чаю хочешь? У меня есть…
Но Юра только головой покачал.
– Не оставляй его сейчас. Следи. Его забирать будет. Шибко. Смотри в оба.
22
«Забирать» Колобкова начало через час. Дыхание сделалось частым, гимнастерка пропиталась потом, хоть отжимай. В сознание Дима не приходил. Только метался из стороны в сторону.
Лопухин удерживал друга, чтобы тот не скатился в костер. Шептал что-то успокаивающее, скорее для себя, нежели для Колобкова. И поил, поил его отваром. Сколько надо влить в больного, Юра не сообщил, а оставить Димку и пойти искать тунгуса-москвича Иван не решился. Колобкова била крупная дрожь, изредка из-под закрытых век жутко показывались белки закатившихся глаз. Температура скакала, Дима становился то горячим, как печь, то холодным, будто мертвец. Иван уже успел пожалеть, что согласился на это народное лечение. Черт его знает, что там этот неполучившийся артист накидал в котелок. Может, в травах ошибся, а может, он вообще в этом деле не смыслит… Поди спроси. Где его искать, того тунгуса? Может, по лесу рыщет, зверей каких
Колобков свернулся в комок и заскрипел зубами.
– Тихо, тихо… – Иван подложил ему под голову свернутую гимнастерку. Укрывать Димку было бессмысленно, тот крутился так, что сбрасывал с себя все. – Все будет хорошо… А если не будет, я этого травника найду и заставлю мухоморы жрать, пока не подохнет. Все будет хорошо… Ты потерпи…
Димка словно услышал, застонал жалобно, перевернулся на спину и внятно произнес:
– Уберите когти.
– Чего?
Но Колобков только дрожал и дрыгал ногами.
– Мается, – сочувственно сказал боец, подошедший к костерку. – Мается…
– Ничего. – Иван придержал руки Колобкова. – Пройдет…
Красноармеец подсел рядом.
– Что известно? Начальство-то что думает? Долго тут будем, по лесам-то, прятаться?
– Наша задача остается неизменной, – Иван собрал перепутанные мысли вместе и попытался вспомнить, что там говорил генерал. – Мы должны гнать фашистских оккупантов, уничтожать их, чтобы освободить нашу Родину. Линия фронта выровняется! Я уверен в этом. И генерал мне вчера то же самое говорил. И тогда наша армия перейдет в наступление.
– Да это все понятно… – протянул красноармеец, как показалось Ивану, слегка разочарованно. – Вот только нам-то чего делать?
– Будем прорываться. Сейчас противник впереди нас. Мы ударим ему в спину…
– А чем ударим? – поинтересовался боец с легкой ехидцей. – Тут у каждого патронов раз-два и обчелся…
– Нет патронов, в штыковую пойдем… Прорвемся к нашим! – ответил Иван с неведомо откуда взявшейся уверенностью.
– В штыковую… – протянул красноармеец и вздохнул. – Можно, конечно, и так. Ты как к нам попал-то?
– Да так… Вот заплутали, с товарищем, – Лопухин кивнул на Колобкова. – Шли на Слоним, а вышли…
– К черту в зубы, – засмеялся боец. – А мы вот от Гродно пехом топаем. Мы в лоб, а они по нам с воздуха. Мы в лоб, а по нам с воздуха. И ни вправо, ни влево. Так и бросались, пока патроны были. А потом ясно стало, что делать нечего. Мы и дернули. Пограничники слыхал чего рассказывали?
– Нет.
– О! Это ты ничего не знаешь… Немцы по ним из орудий ка-а-ак дадут! И минометами! И с воздуха! Ты под бомбежку попадал?
– Ну, так… Было чуток…
– А они не чуток, они по полной получили. Запрашивают, мол, что делать?! Нас обстреливают! А им в ответ знаешь чего?
– Нет…
– Не поддавайтесь на провокации. Немцы их из пушек ломают. А им все одно, не поддавайтесь, мол, на провокации. У вас ложные сведения. Ну, когда немец попер в лоб, стало не до разговоров. Так застава и полегла, считай, вся… Вот ты, политрук, скажи… А как оно так вышло?
Нехороший это был разговор. И слова как слова, но за ними… будто ядовитая гадина притаилась.