Вечное
Шрифт:
Из-за меня?.. Возможно. Все?.. Спорно, но часть – да. Потому что однажды я пошла поперек дороги и выбрала не того Холина, не отпустила его за грань, осталась целой, примирилась с чудовищем внутри себя, верила в свою тьму и свой свет и звала, ведь больше никто не верил и не звал, чтобы потом они верили и звали, когда каменные лезвия росли сквозь меня, а я считала до десяти и…
И-иди-и…
…Те, кто желал обрести будущее, стали светом, отдав за право войти свое прошлое, а взамен получили голос, чтобы звучать даже там, где света недостаточно. Те, кто желал
Тихо-тихо меж теней,
Вслед за флейтою моей…
По краю, по острому… В кровь. Алое рассыпается, как бусины с оборванной нитки, которой давно уже нет, но там, где она касалась кожи – тянет. Одна бусина замирает. Красная сфера на расчерченном поле, пробитая трещиной насквозь, и от того похожая на хищный зрачок. Отбрасывает тени. Жемчужную, янтарную и две опаловых. Они не рядом, но если поднести – начинают вибрировать, и бездна отзывается, смотрит мириадами глаз с зеркальных срезов…
Арка окна придвинулась, серые шторы распались пылью, легли дорогой за грань, стекло подернулось рябью и застыло, зеркально отразив комнату с камином и ковром, на котором девочка раскладывала разноцветные бусины-стекляшки.
Из зеркала на меня смотрела женщина с такими же синими, как у моей Дары, глазами и стоящей за ее спиной тенью с огненной кромкой на перьях-лезвиях острых крыльев. Темные волосы были распущены, и белая просторная рубашка-хламида опускалась до самых пяток. Висящие в воздухе языки огня, складываясь в бесконечно перетекающие друг в друга символы, окружали ее вращающимся кольцом, рождая звук, который не слышно. Тишина пела. Скрытые в широких полупрозрачных рукавах запястья были плотно обвязаны тонкими нитями из звездного света. У меня такие же.
Я приподняла руки и крылья из тьмы, света и тени, она улыбнулась и повторила движение. Кончики перьев-ножей с огненной кромкой, мои и ее, соприкоснулись. Зеркало в арке дрогнуло от прикосновения, зарябило, как встревоженная вода, распалось осколками с острыми сверкающими гранями, а когда сложилось снова…
– Приветствую дитя трех даров. – Голос дробился и расслаивался, как эхо в гроте на острове Фалм, когда Халатир Фалмарель вел меня, чтобы показать золотые ясени. –Что ты принесла Госпоже?
– Ничего, – ответила я. – Я не собиралась в гости.
Звук. Мог быть смехом. Или чем угодно. Эхо смеха считается за смех? Стихло.
–Я одарила тебя не единожды, теперь твое время.
– Чем же мне поделиться? – безмолвно спросила я у Тьмы.
–Что у тебя есть?– пропела Она тишиной.
– Только то, что я не отдам никому: моя тьма, мой свет и мой огонь. Особенно, мой огонь. Почему так?
–Потому что это огонь. А от огня всегда будет свет, а от света – тень, и тень будет прятаться во тьме от огня и света. Но кто бы его не зажег, это все равно мой огонь. Достаточно искры.
– Почему я?
–Чтобы было кому жить.
Она показала мне ладонь с прижатым большим пальцем и чуть отведенным
– Почему я?
–Чтобы было кому беречь.
– Почему я? – упрямо повторила я в третий раз, одеваясь в жесткие черные тлеющие по краю перья, как в уютное старое одеяло, которое пахнет костром, горячим железом и лавандой… карамелью, лимонной карамелью.
–Твое время.
Тьма рассеялась, теперь там была только женщина с глазами как у моей Дары, мое отражение. Дрожащий сполох завис между. Моя-ее рука потянулась, пальцы обожгло, зеркало раскололось и в каждой грани, в каждом осколке отразилось по искре. Зеленоватые, тускло-синие, желтые, золотые и алые…
…деревянные доски настила, вешки и бумажные фонари с тлеющими внутри гнилушками огоньков на невидимой нити. Моя-ее рука потянулась.
…Колокол – перевернутая хрустальная чаша – сверкал так, что больно глазам. Он был полон тишины. Переполнен ею… Моя-ее рука потянулась.
– Ма… – и вспыхнуло золотом, соседние светляки, вспыхивая следом, качаясь и расшатывая вешки, зашептали не то дразнясь, не то, подобно эху, откликаясь…
– Ма… – и вспыхнуло золотом, по ледяному хрусталю из-под пальцев разбежались алыми трещинами нитки сосудов, тишина пролилась сквозь них небесным хоралом, откликаясь…
Колючее, теплое, мое. Впусти.
Амин меле лле, так я чувствую...
Виен’да’риен, так я слышу...
Иди сюда, – настойчиво звал Голос.
11
– Опять пришла, страшная, – сказала девочка с разными глазами и посмотрела мне на дно души сквозь плотную корку тлеющих перьев. Женщина-отражение ушла, оставив свою крылатую тень девочке. Тень была слишком велика для ребенка, жалась за ее спиной, упираясь крыльями в стол, перья скреблись и похрустывали, как стекло. Цветное. Совсем как то, что рассыпано на ковре перед девочкой. Горящий в камине медленный огонь отражался в нем – сверкало ничуть не хуже драгоценных камней.
– У меня тоже есть кое-что яркое, – сказала я, присаживаясь рядом так, чтобы не мешать перебирать мерцающие стекляшки. Протянула руку с браслетом Альвине, который давно врос в кожу и мою суть, потому что свет на двоих – это навсегда.
–Красивый.
– Хочешь примерить?
–У меня свой такой, покрасивее твоего. А этот себе оставь. Так будет легче.
–Кому?
–Всем, с кем ты делишь себя. Жалко, если все отдашь. Брось, – сказала она, протягивая мне распотрошенную трубку калейдоскопа, проклеенную по краю картонную ленту, свернутую спиралью. –Нужно, чтобы вспыхнуло.