Вечность Эллы и Миши
Шрифт:
— Элла, просто пусть все остается как есть.
— Ты не знаешь, что я собираюсь сказать, — говорю я. — Так что не лезь в это.
— Да, но у тебя такой тон, будто ты собираешься поднять какую-то личную тему, а он не в состоянии иметь дело с личными вещами прямо сейчас, — он закатывает рукава своей зеленой толстовки и ложиться на капот, закидывая руки за голову.
Миша растерянно смотрит на меня.
— Подожди, что случилось?
Итан заставил меня нервничать, так что я отступаю и иду к холодильнику.
—
Он хватает меня за локоть и прижимает к своей груди.
— Пошли, сделаем что-то очень-очень веселое.
Я пытаюсь выбраться.
— Я не хочу.
Его лоб хмурится, когда он чешет сзади шею.
— Почему ты ведешь себя так странно?
— Я не веду себя так, — я вырываю руку из его хватки. — Мне просто не нравиться, что ты пьян.
— Почему? Я был пьян множество раз.
— Знаю. В этом и проблема, — я прикусываю язык. — Прости. Я не это имела в виду.
Его глаза горят с яростью.
— Ты напиваешься так же часто, как и я.
Я качаю головой.
— Это неправда.
— Это абсолютная правда, — огрызается он, и громкость его голоса заставляет меня подпрыгнуть. — Ты пьешь так же много, как и я, либо для веселья, либо чтобы закопать что-то. Это то, что мы все делаем с четырнадцати лет.
— Эй, не втягивай меня в это, — возмущается Итан, поднимаясь с капота. — Я избавился от своего дерьма.
— Нет, ты не сделал этого, — Миша спотыкается о шнурки на своих ботинках и влетает в полки, сбивая инструменты и запчасти машины на землю. — Ты до сих пор пьешь, когда чувствуешь себя подавленным, все мы так делаем.
Наступил момент тишины, наше дыхание вырывается паром, и мы понимаем, что он прав. Мы все начали пить приблизительно в четырнадцать лет. Это началось из-за любопытства, но чем старше мы становились, тем больше мы использовали алкоголь как средство ухода от реальности.
— Ну, я закончила, — наконец, говорю я, поднимая руки, будто я сдаюсь, пока поворачиваюсь к двери.
— Я закончил с тобой тоже! — кричит он с красным лицом. — Я устал от твоих чертовых игр разума и проблем. Я устал от этого и хочу прекратить это.
Мои руки безжизненно падают по бокам.
— Я имела в виду, что покончила с выпивкой, но хорошо знать твое мнение.
— Элла, он не имел этого в виду. Он просто пьян, так что перестань вести себя как ненормальная и приди в себя, — Итан останавливается, поворачивая голову к Мише. — Тебе лучше собраться прямо сейчас, парень.
Миша бросает взгляд на Итана.
— Не вмешивайся в это, — он поворачивается ко мне, но я уже за дверью.
Он не следует за мной, когда я бегу вниз по улице. Ветер сдувает мои волосы и жалит щеки, когда я пытаюсь сбежать от обиды и боли, но беспокойство бежит за мной по пятам.
Миша никогда так не злился на меня. Никогда. Это как нож в сердце, и я не знаю, как вытащить
Когда я достигаю угла, то притормаживаю и пытаюсь взять контроль над мыслями. Я достаю телефон с кармана и набираю номер Анны.
Она отвечает после четырех гудков, и я слышу игру пианино на заднем плане.
— Алло.
— Здравствуйте, Анна, это Элла, — я чувствую себя плохо из-за того, что звоню ей, когда очевидно она со своей семьей.
После нескольких секунд, я слышу, как дверь закрывается и шум утихает.
— Что случилось?
Я пялюсь на граффити на дорожном знаке.
— Я сделала что-то, что вы говорили мне не делать… Я спорила с Мишей из-за его проблемы с алкоголем.
— И что случилось?
— Он сказал некоторые… вещи.
— Она делает паузу.
— Какого рода вещи? Обидные вещи?
— Много всего. И да, это обидно, — я прижимаю руку к болящему сердцу и сгибаюсь. — Очень обидно.
— И что боль заставляет тебя хотеть сделать? — спрашивает она, когда мимо проезжает машина, разбрызгивая слякоть по улице. — Элла, где ты?
— Я стою на углу улицы, и все что я хочу делать – это бежать, — признаюсь я. — Я хочу плакать… я хочу кричать.
— Так кричи, — призывает она. — Давай. Выпусти все это наружу.
— Но я на улице, — я смотрю на дорогу, на старую пару, идущую вниз по тротуару. — И вокруг люди.
— Ну и что? — говорит она. — Не переживай на счет них. Просто выпусти все это наружу – позволь переживаниям и боли уйти. Не держи это внутри, Элла. Мы говорили об этом.
Чувствуя себя идиоткой, я открываю рот и тихонько кричу.
— Ты можешь лучше, — настаивает она. — Кричи нормально, Элла.
Глубоко вдыхая, я отдаю этому всю себя и отпускаю все наружу, и это отдается эхом на многие километры.
* * *
Когда я выгнала тесноту из своей груди, я пошла вниз по улице к дикому холму, где расположено кладбище, думая о людях, которых я потеряла. Моя мама и Грейди, оба были забраны из моей жизни слишком рано. Хрустящий слой снега покрывает надгробные плиты и деревья, трава погребена и сосульки свисают с ограды. Поднимаясь к голым деревьям напротив могилы моей матери, моя обувь наполняется снегом, а нос розовеет. Я склоняюсь и стряхиваю кучку снега с верха её могилы.
Я читаю в голос слова, которые слишком просты, чтобы подвести итог её сущности.
— Мэралин Дэниелс, любящая мать и жена, — там нет упоминаний о её борьбе или о том дерьме, которое она получила от жизни.
Мои мысли возвращаются к нашему разговору, когда мне было пятнадцать. Мы смотрели телевизор, хотя она много летала в облаках и не уделяла этому внимания.
— Как ты думаешь, почему я такая? — вдруг спросила она с задумчивым выражением лица.
Я сделал тише телевизор.