Вечность Эллы и Миши

Соренсен Джессика

— Повтора нет, — она тихо дышит. — И я не думаю, что должна все ещё делать это – мне даже не следовало это начинать. Предполагалось, что я буду держаться за пределами отношений до тех пор, пока не разберусь в своем дерьме, но каждый раз, когда я с тобой, это невозможно. Все что тебе нужно, это посмотреть на меня, и я будто тону.

— Я не совсем уверен, что понимаю, о чем ты, — осторожно говорю я. — Это хорошо или плохо?

Она разочарованно вздыхает, падает на кровать и кладет лицо на руки.

— Это

было бы хорошей вещью, если бы я не была так разбита… Когда я с тобой, каждая часть меня поглощена тобой.

Я забираюсь к ней на кровать и осторожно кладу руку ей на спину.

— Ты знаешь, это самая правдивая вещь, которую ты мне сказала.

Она бросает на меня взгляд через завесу каштановых волос.

— Я знаю.

Я убираю волосы с её лица.

— Итан говорил мне сегодня странные вещи. Что может ты и я должны быть более честными друг с другом, вместо того, чтобы пытаться защитить друг друга.

— Думаю, ты был достаточно честен в гараже, — холодно отвечает она. — Миша, если ты хочешь уйти, делай это сейчас, потому что если вещи станут глубже, я клянусь, это убьет меня в следующий раз.

— Ты не представляешь, как важна для меня, — я встаю с кровати и предлагаю ей руку, зная, что это время излить души друг другу. — Пойдешь кое-куда со мной?

Она подозрительно смотрит на мою поданную руку.

— Куда?

— Это секрет, — я подмигиваю ей, притворяясь спокойным, хотя на самом деле я в ужасе от мысли, что она не пойдет со мной, что я разрушил все, над чем, так тяжело работал с ней. — Но я обещаю, что буду хорошим.

Она кладет свою руку в мою, доверяя мне, и я снова могу дышать. Я мысленно клянусь, что никогда не причиню ей боль снова.

ГЛАВА 17

Элла

— Хорошо, иногда я совсем не понимаю тебя, — мой взгляд сканирует парк полный погнутых и сломанных решеток и пустых мечтаний. Это детская площадка, на которой мы росли, но здесь проходило больше наркосделок, нежели детских игр. Карусель изогнута, а у качели нет сидения. Цепи качели ржавые, а горка погребена в снегу.

Он тащит меня к качелям с большой усмешкой на лице.

— Не могу поверить, что ты не помнишь. — Он очищает сидение от снега и садится. — Это вроде как, лучшее воспоминание моего детства.

Я стряхиваю снег с соседней качели и сажусь на неё, оборачивая пальцы вокруг холодных металлических цепей.

— Ты имеешь в виду, когда мы заключили соглашение? Я помню это.

Он отклоняется назад и подбирает ноги, взмывая к небу.

— Да, но ты помнишь, что мы делали, перед тем как заключили соглашение?

Я качаюсь взад и вперед, пока снег высыпается из цепей.

— Мы играли в правду.

Тормозя с помощью ботинок, он останавливает

качели и поворачивается лицом ко мне.

— Так ты все же помнишь.

— Конечно, я помню. — Я закатываю глаза и кружусь один раз с выпрямленными ногами. — Это был день, когда ты заставил меня признаться, что я никогда ни с кем не целовалась раньше.

Его ухмылка становится шире.

— И день, когда я впервые тебя поцеловал.

Я сжимаю свою челюсть, чтобы не улыбаться.

— Только потому, что я была слишком наивна, чтобы увидеть, что ты играешь со мной.

— Мне было четырнадцать, — говорит он. — Я не играл с тобой. Мне просто было интересно, какого это поцеловать лучшего друга, потому как все остальные девчонки, с которыми я встречался, не делали многого для меня.

Я толкаю его ногу носком.

— Ты такой врун.

Он крестится.

— Сейчас я полностью правдив. Итан продолжал болтовню о его потрясающих интрижках, и я просто не понимал этого. Каждый раз, когда я был с девушкой, было чувство, что должно быть что-то большее.

Я сдерживаю смех.

— И тот поцелуй удовлетворил твои самые дикие фантазии?

— О да, — он надменно улыбается. — Я не мог перестать, целыми днями, думать о том, какие мягкие у тебя губы, — его глаза скрываются в тени. — Но что я, действительно, думаю, подлило топлива в мою одержимость тобой, случилось примерно полтора года спустя: я увидел тебя голой, расхаживающей по своей комнате.

Я тычу в его голень ногой.

— Ты не видел.

Он гордо улыбается и указывает пальцем на качели, на которых мы сидим.

— О нет, не видел. Эти качели не для того, чтобы на них лежать, помнишь?

Я позволяю качели качаться вперед и назад.

— Что ж, пока мы рассказываем правду, однажды у меня был неприличный сон о тебе.

В тусклом свете фонарного столба, его глаза сверкают как снег.

— Что конкретно происходило в этом неприличном сне?

Я качаю ногами, заставляя качели подниматься выше, когда отклоняюсь назад.

— Это секрет, который я никогда не расскажу.

— Я называю это фигней. — Он отталкивается, присоединяясь ко мне в небе. — Давай же, милая девочка. Ты знаешь, как долго я думал, что это односторонняя влюбленность?

Я смеюсь над собой, когда мои щеки пылают от воспоминаний о сне.

— Миша, это слишком неловко.

Он ловит цепь моей качели и прочно ставит ноги в снег, резко дергая нас, чтобы остановиться.

— Давай же, это сведет меня с ума.

Наши лица разделяют миллиметры, и его дыхание горячее напротив моих щек.

Смотрю в землю, мои волосы падают на часть моего лица:

— Мне приснилось, что у нас был секс на капоте твоей машины.

Он смахивает мои волосы назад, и взгляд на его лице говорит мне, что он увлечен.