Вечные паруса
Шрифт:
Мы распрямимся в их телах
и сузим яростные веки...
В последний раз они встретились в номере гостиницы. Медведев поднялся навстречу, непривычно сияющий и возбужденный.
– Танцуй, ученик чародея! Совет решил, наконец, послать экспедицию на ПКК-13СД38А... Кстати, планете дано имя "Прометей"... Неплохо? Так вот, звездолет "Королев" летит к "Прометею" через две недели. Цель - проверка результатов эксперимента космобиолога Савина. Научный руководитель академик Медведев. Ну, что же ты не танцуешь? Твоя взяла!
–
– Наша, Петр Егорыч...
И хрустнут в сомкнутых руках
предохранительные вехи...
– И знаешь, кто яростнее всех настаивал на экспедиции? Штейнкопф! Да... Старик еще хоть куда. С таким и воевать приятно...
И прозвучит сигналом к бою
неукротимость древних снов.
И снова вспыхнут за спиною
крутые крылья парусов...
– Пойдемте ко мне, - предложил Андрей.
– Такое событие надо отметить...
Медведев сразу потускнел, замялся, отвел глаза в сторону.
– Понимаешь, после одного... Понимаешь, не могу видеть детей. Сын у меня... Четыре года... Сразу - жена и сын. Я до сих пор... Не могу, Андрей, извини. Посидим лучше в кафе. Если ты не против. На добрый путь...
И снова вспыхнут за спиною
крутые крылья парусов...
Певица раскланивалась под аплодисменты, кокетливо улыбалась и приседала. Это было уже неприятно и как-то обидно.
Андрей выключил телевизионную программу, и экран, погаснув, превратился в обыкновенную стену, не отличающуюся ничем от трех остальных.
Очень хотелось курить, но курение разрешалось только на кухне, а уходить в одиночество не хотелось.
– Послушай, Нинок, может быть, нам немного пройтись.
Нина отложила книгу, спустила ноги с тахты, нащупывая тапочки.
– Наконец-то, я слышу речь не мальчика, а мужа...
Башня рухнула со стеклянным звоном. Юрка, испустив победный клич, помчался в свою комнату одеваться. В его личном перечне радостей жизни семейные прогулки были на первом месте.
Они шли втроем по вечерней улице, в бесшумной метели огней. Юрка, сосредоточенный и самостоятельный, в центре, Нина чуть впереди, Андрей на полшага сзади, изредка посматривая на прохожих из-за поднятого воротника.
Привычка поднимать воротник на улице появилась у него недавно. Он стал мнителен, почему-то панически боялся, что его узнают, будут приставать с разговорами, с обвинениями или сочувствием.
Как-то Нина, высмеивая этот нелепый страх, предложила ему носить маску. Но Андрей отнесся к предложению серьезно и, подумав, покачал головой:
– Человек в маске будет бросаться в глаза...
У Нины сразу пропала охота шутить...
Улица в эти часы была полна народу, но на них никто не обращал внимания. Многоголовый и многоголосый людской поток упруго тек по тротуару, разделяясь на ручейки и речки. Начинали работу театры и кинозалы, клубы и вечерние кафе, спортивные комплексы и центры самообразования, общественные лаборатории и университетские лектории. Ручейки и речки текли в беспрерывно вращающиеся двери, но поток
С Красноярского моря тянуло теплым влажным ветром.
Ветер шуршал в густых, сплетенных вершинами кронах тополей, звенел в лапах голубых елей, раскачивал тяжелые веера сибирских пальм. Сверху, из висячих фруктовых садов, остро пахло лимонами и апельсинами - почему-то фантазия садоводов-любителей не шла дальше субтропической экзотики. Правда, кое-где из-за оградительных решеток торчали перья морозостойких кокосов и фиников вперемежку с традиционными костистыми ранетками и яблонями. Вот уже много лет Красноярск в августе превращался в сплошную многоэтажную цитрусовую плантацию.
Над улицей шептались бесконечные мелодические импровизации. Если закрыть глаза, покажется, что плывешь среди моря, и мерные волны, сталкиваясь, баюкают усталый мозг. Негромкий уличный шум - ветер, голоса, шорох электромобилей - вбирают акустические раковины на стенах домов и, пропустив по извилистым каналам, возвращают на улицу тихой, стихийной, никем не написанной музыкой...
Андрей шел, ни о чем не думая. Даже курить расхотелось. Он жадно вдыхал настоянный на хвое и лимоне воздух, слушал поющие раковины, ощущая тепло Юркиной ручонки, которую тот время от времени пытался вытянуть из отцовской ладони.
Впервые за много дней ему было покойно. Что-то внутри хрустнуло и сломалось, принеся облегчение. Он вернулся. Вернулся только сейчас, размягченно и беззаботно принимая будни Земли. Вернулся прямо в этот деловито спокойный вечер, к жене и сыну, к этой пестрой толпе - от мятежных звездных костров, от нечеловеческого напряжения воли и мысли - к тишине... Забыть и не думать.
Андрей опустил воротник. Это потребовало некоторого душевного усилия, но он снял невидимый гермошлем, отделявший его от земной обыденности.
Он принял Землю.
Нина, кажется, заметила, но ничего не сказала.
Они вышли к Енисею. По набережной, залитой ровным белым сиянием ртутных светильников, гуляли редкие пары. Ворчливо била в бетон волна. С острова Отдыха долетал единый многотысячный вздох - на стадионе шел футбольный матч.
– Нина...
– начал Андрей.
Надо сказать, что он вернулся. Совсем. Что он не будет больше мучить и ее, и себя. Что звезды погасли. Насовсем. Что нет ничего лучше Земли, рук жены, улыбки сына. Что...
– Нина...
Она обернулась медленно, явно догадываясь, что он скажет, но странно!
– в ее лице растерянность и ожидание, и нет радости...
– Папа, папа! Смотри - шар!
Над Енисеем, гулко разнесенные по сторонам, зазвучали торжественные всплески челесты. Стены домов многократно отразили мелодию позывных, и весь город повторил без слов:
"Ши-ро-ка стра-на моя род-ная..."
Над островом Отдыха поднялась в небо вторая луна - матово-белый шар, зонд Службы Срочной Информации. Зонд превратился в туманное облако, в котором возникло лицо диктора.