Вечный Град (сборник)
Шрифт:
Следующие занятия были несколько интереснее. Сервилиан начал рассказывать о душе, что она бессмертна, и что начало всего – бог, и из чего состоит мир.
– Причина всякого становления есть бог, – со спокойным равнодушием вещал Сервилиан. – Он же является причиной становления небоздания. Мир состоит из огня, воды, воздуха, земли. Из огня – чтобы быть видимым, из земли – чтобы быть твердым, из воды и воздуха – чтобы быть связным, и наконец, из всего вместе, чтобы быть завершенным и безущербным…
Веттий, несмотря на не совсем удачное начало в диалоге с учителем, вновь не утерпел и задал вопрос, где именно у Платона можно все это прочитать.
– И опять у тебя нет терпения! – с нескрываемой досадой отозвался Сервилиан. – Но, если
Как-то Веттий пожаловался Гельвидиану на сложности во взаимоотношениях с платоником и на то, что не находит ответа на свои вопросы, но понимания в нем не встретил. Тот стал поучать его как старший.
– О Сервилиане все, кого я знаю, отзываются с уважением. Может быть, он не великий философ, но учитель он хороший, учит именно так, как надо, и сам имел хороших учителей. Что ты от него хочешь услышать? В школе никто и никогда не ответит тебе на такие вопросы, для этого надо принимать посвящение в какие-нибудь мистерии. Но ты уж лучше сначала выучись, а потом посвящайся во что хочешь. Впрочем, когда человеку есть чем заняться, ему не до мистерий. А пока можешь утешаться тем, что теми же вопросами задавался Сократ или, вон, покойный август Адриан. Говорят, на смертном одре он сочинил стишки, там как-то так:
Душа моя, скиталицаИ тела гостья, спутница,В какой теперь уходишь ты,Унылый, мрачный, голый край,Забыв веселость прежнюю… [9]Вот все твои пресловутые вопросы и в стихотворной форме. Что тебе смерть? О жизни думать надо!
– Ты рассудителен не по годам, – с насмешкой произнес Веттий. – Я бы не удивился, если бы эта речь прозвучала из уст твоего отца, но ты – ты как будто родился сорокалетним!
9
Пер. С.П. Кондратьева.
– Принимаю это как похвалу, – невозмутимо отозвался Гельвидиан. – Да, я уже сейчас знаю, чего хочу добиться в этой жизни, и не трачу времени на пустяки. Мне недосуг заглядывать за пределы круга земного.
Строки покойного августа, которые Гельвидиан пренебрежительно назвал «стишками» Веттию, и правда легли на душу, чего нельзя было сказать о нравоучениях брата. Впрочем, юноша понимал, что брат наставлял его от чистого сердца, потому как сам он именно таким правилам и следовал: он стремился стать хорошим правоведом, учился в знаменитой юридической школе, основанной еще во времена божественного Августа Антистием Лабеоном, уже начинал выступать как адвокат. Его интересовало все, что связано с правом, с древнейших времен, а кроме того, он был весьма начитан в поэзии, и познания его были шире тех, какие можно получить у обычного грамматика. Но как только речь доходила до первопричин, Гельвидиан сворачивал разговор: они его попросту не интересовали.
Хотя названые братья были по-прежнему дружны, они уже не были так неразлучны, как в первые дни. Помимо всего прочего, у Гельвидиана неожиданно завелась подружка-вольноотпущенница, театральная актриса, которой он не на шутку увлекся, так что сенатору пришлось несколько раз как будто случайно вспомнить за обедом, что браки сенаторского сословия с вольноотпущенниками и актерами не дозволяются. На что Гельвидиан с нарочитой почтительностью заверил его, что раньше тридцати лет жениться все равно не собирается, и конечно же, доверится выбору отца. «То-то же, – бросил в ответ сенатор и добавил. – И не вздумай, как тот Марсей у Горация, “отчую землю и дом отдать актерке в подарок”!»
На пирах философов, подобных прощальному пиру Геллия, Веттий бывал потом еще много раз, но всякий раз испытывал то же чувство неудовлетворенности, которое ощутил тогда, в первый раз. Изощренная ученость всегда касалась каких-то частностей и никогда не доходила до главного.
Веттий также продолжил учиться риторике и стал посещать занятия у известного знатока древностей Сульпиция Аполлинария. Это был человек утонченный, немного нервный, его внешность соответствовала его душевному складу. У него были тонкие черты лица и выразительные руки, при помощи жестов он мог прекрасно оттенить сказанное словом. От него Веттий не ждал ответов на вечные вопросы, но именно поэтому с ним ему и было интереснее. Ученики Аполлинария читали ателланы Помпония и Новия, комедии Плавта, историю Саллюстия, поэзию Энния и Лукреция. Больше всего Аполлинарий восхищался стилем цицероновских писем к Аттику. Веттия он постоянно ругал за небрежный и азианский стиль его декламаций.
– Пойми, если речь не украшена строгостью языка, она становится совершенно неприемлемой и даже неприличной! – говорил он. – Никому не нужны эти напомаженные завитушки! Нельзя злоупотреблять непонятными и необычными риторическими фигурами, нельзя бесконечно пользоваться одной фигурой, играя на ней, как на единственной струне поврежденной кифары. Выбор слов – вот основа правильного стиля! Именно по выбору слов распознается серьезный знаток и обличается недоучка. Иногда невежество можно скрыть, но выбором и расстановкой слов оно все равно будет изобличено. Слова – это драгоценные камни, и нужно немало поработать резцом и молоточком, прежде чем они засверкают. Если некая излишняя широта твоей души и неспособность к кропотливому труду не позволяют тебе достичь отточенности Саллюстия, тогда подражай непринужденности Марка Туллия – вот пример величия духа, не стесняемого узкими рамками школьных правил и в то же время никогда не превышающего меру!
Веттий слушал Аполлинария со вниманием, но что-то изнутри мешало применять его советы в жизни. В предлагаемых контрверсиях и свазориях он старался быть строже, зато в письмах матери отводил душу, и писал так, как ему писалось. Правда, писал он не так часто, тем более что после закрытия моря [10] письма доставлялись только с государственной почтой посуху и шли долго.
«Веттий Вибии, любезной матери, привет. Сколько раз, дорогая матушка, я обещал тебе описать Город, но каждый раз невольно оказывался лжецом, потому что, когда я думаю о величии этого предмета, язык мой немеет и слабеет рука. Но все же попытаюсь описать тебе его расположение и вид, чтобы и ты могла представить его себе вживе.
10
Термин античных авторов для обозначения окончания сезона навигации.
Город, как все мы знаем, на семи холмах основан. Первые – Палатин и Авентин, где некогда братья-основатели, следя за полетом птиц, воссели, и первому – Рему – явились шесть священных коршунов, второму – Ромулу, но было их двенадцать. Впрочем, сейчас это уже трудно представить. Палатин, с трех сторон круто обрывающийся, с одной же, северной, плавно спускающийся, весь занят дворцом августов великолепнейшим, золотом и мрамором сияющим. Авентин южнее расположен и круто к Тибру спускается, между ними в долине Большой цирк располагается. К северо-западу от Палатина высится холм Капитолийский, коего северная часть – священная крепость. Здесь некогда жил Тит Таций и другие патриции, а ныне храмы возвышаются, из которых знаменитейший – храм Юноны-Советчицы, и тут же открытая площадка, откуда авгуры за полетом птиц наблюдают. В южной части Капитолия высится храм Юпитера Капитолийского, он словно бы парит над всем Городом. Эта часть холма к западу Тарпейской скалой обрывается.