Вечный колокол
Шрифт:
— Друг мой… — доктор покачал головой, — Ты напрасно изводишь себя, я думаю, в этом предательства нет, только благоразумие и осторожность.
— Я думаю, Новгород решил бы иначе… И был бы прав.
— Это не так. Ты ставишь пред собой сложный вопрос и не можешь на него ответить, и я не могу ответить на него, так почему Новгород должен взять на себя такое право? Но речь сейчас идет не об этом… Боюсь, я разочарую тебя: встреча с князем сейчас совершенно исключена. Я тоже попрошу тебя никому не рассказывать об этом, чтоб не вызвать в Новгороде лишних пересудов. Князь болен. И болезнь
— Я слышал, у него падучая?
— Мы различаем множество падучих болезней, у каждой свои причины и свои последствия. Сначала я подозревал отравление беленой или дурманом. Но это не яд. Болезнь началась с маленькой ранки, полученной в бою, это довольно редко встречающаяся разновидность. Обычно такая падучая убивает человека за месяц-другой, но, то ли на нее действуют лекарства, то ли молодое и сильное тело сопротивляются болезни. И, вслед за ухудшением, наступает время облегчения и надежды. И все же… любой припадок может остановить дыхание или сердце. Я могу надеяться только на милость богов, если они пожелают сохранить князю жизнь. Я бы не отказал тебе, если бы не одно обстоятельство: припадки Волота связаны с его волнением, напряжением, холодом и жарой, тряской ездой, ярким светом, громкими звуками: так бывает при любой падучей болезни. И… я слишком дорожу жизнью мальчика, чтобы рисковать ею.
— Я понял, — вздохнул Млад, — скажи, а ты совершенно точно отметаешь возможность отравления?
— Да. Это совершенно точно, — уверено кивнул доктор.
— А… это не может быть наведенной порчей?
— Млад, я не волхв. Я ничего не понимаю в наведении порчи.
— Видишь ли… Я доверяю тебе. Я знаю, ты привязан к князю и желаешь ему добра. Я не хотел бы перекладывать на тебя ответственность, но… Если это связано с болезнью князя, если это наведение порчи… Может быть, все можно изменить. Я не прощу себе, если буду знать, что мог спасти его и не спас.
— Ты хочешь доверить эту тайну мне? — на лице доктора мелькнуло удивление, смешанное с испугом.
— Прости меня. Мне некому ее больше доверить. Возможно, я не прав, возможно, никакой порчи нет, и тогда я напрасно заставлю тебя рисковать.
— Если это может спасти мальчику жизнь, я готов принять на себя любой риск, — тихо сказал доктор.
— Помнишь, на Карачун Вернигора был ранен, и ты говорил об отравленном клинке?
— Разумеется, я помню.
— Его ранил тот, кто сейчас сел на его место — Борута Темный. Чужак. И новый воевода — его сообщник, он пытался убить меня, он подбивал студентов поджечь университет, он на моих глазах убил человека. Вернигора искал их несколько месяцев, но так и не смог найти. А теперь они оба — в Городище. Что я могу думать?
Доктор посмотрел в окно и нагнулся к самому уху Млада.
— А теперь кое-что тебе открою я. Я бы не стал этого говорить, это не мои игры и не мои тайны. Но я вижу, что ты принял на себя груз, который не в силах нести. Я освобожу тебя от него. Волот знает об этом. Ослепший Вернигора остается его
Млад кивнул.
— И все же… Я советую тебе — будь очень осторожен. Это действительно страшные люди, люди без чести и жалости. Они не подозревают ни о чем, но за каждым углом им мерещится опасность.
Ширяй вернулся только на Покров: худой, в лохмотьях, простуженный и усталый. Млад к тому времени едва начал ходить. Ширяй пришел ночью и долго стучался в окно, потому что Дана запирала двери. К тому времени никто не верил в его возвращение, и даже надежда на то, что он жив, таяла с каждым днем.
Млад проснулся от стука по стеклу и вначале испугался: что-то случилось. Дана спала — она в эти дни много спала, до появления ребенка оставалось совсем немного времени. Млад выглянул в окно, но в кромешной темноте ничего не увидел.
— Это я, Мстиславич, — услышал он и сначала даже не поверил — его не удивил бы никакой морок.
Млад кинулся к двери едва ли не бегом, Ширяй не успел подняться на крыльцо, когда он распахнул дверь ему навстречу.
— Здорово, Мстиславич, — сказал парень и хотел пройти в дом, но Млад обнял его и прижал к себе.
— Здравствуй, — шепнул он, — я перестал надеяться…
Ширяй подозрительно засопел и дернулся, но быстро взял себя в руки, обнимая учителя.
— Как я продрог, Мстиславич… — в конце концов, сказал он хрипло.
— Сейчас. Чай поставлю. Баню стоплю. У нас тепло, вечером печку топили. Заходи, заходи! Где ж тебя носило? Что с тобой приключилось?
— Я в Ладоге был. Долго не мог уйти, там же шведы, — Ширяй сел за стол.
Млад зажег свечу и принялся раздувать самовар.
— Как ты туда попал?
— Заблудился. Вышел на Оять, оттуда на Свирь. Только я не знал, что это Оять и Свирь! — он усмехнулся, — хорошо, догадался к Ладоге повернуть, а не к Онеге!
— А коня куда дел?
— Да его волки задрали еще по пути туда. Ночью. Чего меня не тронули, я так и не понял.
— До Белозера-то добрался?
— Да, — Ширяй сник.
— И однорукого кудесника видел?
— Видел, Мстиславич. Никакой он не кудесник. Он такой же, как Белояр, только старше намного.
— Тебе-то откуда знать? — Млад улыбнулся.
Ширяй пожал плечами:
— Да видно. А даже если он и кудесник, все равно он никуда не пойдет.
— Это другое дело. Ты читал сказку про лису и виноград?
— Какая разница, — Ширяй вздохнул, приподнимая плечи, — кудесник он или нет, он не хочет, понимаешь? То ли боится, то ли ленится. Я не понял. Я две недели у него в ногах валялся, как дурак.
— Да ты, наверное, грубил и угрожал, — Млад усмехнулся.
— Ничего подобного! А то я не знаю, когда можно грубить, а когда нельзя! Ну, под конец, конечно, я ему высказал. Что он предатель.
— Не помогло?
— Неа. Он это… созерцает. Наслаждается каждой секундой, прожитой в этом мире.
— Может быть, он что-нибудь посоветовал тебе? Предложил? Научил? Или ты не слушал?
— Научил… Предложил остаться, вместе с ним на воду глядеть. Говорил, что может мне многое рассказать.