Вечный колокол

Денисова Ольга

Да, наверное, так и есть… но… Млад закусил губу и хотел закрыть лицо руками: это невозможно, несправедливо… Да, он виноват, на самом деле виноват, но его вина к суду докладчиков не имеет никакого отношения. Такое нельзя смешивать, это неправильно… В таком случае, отец Константин виновен в смерти мальчика ничуть не меньше!

Дана буквально выхватила грамоту из рук пристава, когда тот закончил перечислять подписи и неуверенно посмотрел по сторонам, а когда дверь за гостями закрылась, крепко хлопнула Добробоя по затылку.

— Ты что, не

видел, кто к тебе пришел? — спросила она, оглядывая парня с ног до головы.

— А че он Ширяя толкал? Че он меня хватал? Пришли тут, как к себе домой! — проворчал виновато Добробой.

— А ты чего полез? — Дана посмотрела на Ширяя, который усаживался за стол со своей прежней невозмутимостью.

— Я думал, они Млад Мстиславича хотят забрать, — тот пожал плечами безо всякого раскаянья.

— Гривну он с университета точно снимет, — Дана сжала губы и села на скамейку, повернувшись к Младу лицом, — как ты, чудушко?

Млад еще не оправился: от обиды, от удивления, от вспыхнувшего вновь ощущения собственной виновности, поэтому лишь покачал головой.

— Такую же грамоту читали перед главным теремом, как только закончились занятия — считай, при всем университете. Думаю, и ректору ее вручили тоже, — Дана вздохнула, — я, как услышала, о чем речь, сразу сюда побежала, предупредить. Но они, смотри-ка, сразу шестерых прислали… А выезд судейских приставов, между прочим, оплачивает истец. Откуда у горькой вдовы такие деньги? Да и в голову бы ей не пришло в суд идти…

При всем университете? Млад застонал и прикрыл глаза. Здорово: профессор-убийца… И если суд признает его виновным, никому не объяснят, что вина его косвенна, что он не убийца, он всего лишь оказался плохим учителем для слабого ученика.

— Младик, не надо так расстраиваться. Во-первых, все это шито белыми нитками. И суд докладчиков — самый грязный суд, который можно отыскать. И все, между прочим, об этом знают. Виру все равно университет будет платить!

— Не университет, а профессора университета. Университет ничего своего не имеет, — проворчал Млад.

— Ничего, профессора не обеднеют! Я попытаюсь перевести дело в княжий суд. И двухнедельный срок мы пересмотрим. Младик, все это не стоит выеденного яйца! Это совершенно голословное обвинение! Это сделали нарочно, нарочно!

— Зачем, интересно? — Млад вскинул на нее глаза, — чего они добьются? Ну, объявят меня убийцей, и что? Из мести, что ли?

— Ну… Ну и из мести… — неуверенно ответила Дана.

— Никто из них такой ерундой заниматься не станет. И месть что-то сомнительная. Университет виру заплатит, сама говоришь. Суду докладчиков Новгород не верит. В поруб меня никто не посадит, в Волхове никто не утопит. Зачем?

— Ну… запятнать тебя хотят. Как волхва…

— Да ерунда! Я волхв-гадатель, к моим ученикам это не имеет никакого отношения. Любой шаман скажет, что исход пересотворения не известен никому, и ни от кого не зависит. Это и как шамана меня не запятнает! Это, разве что, может лишить меня учеников на

несколько лет. Но им-то это зачем? По сути, они всего лишь на бумаге запишут, что у меня умер ученик. И больше ничего!

— А деньги, Младик? Деньги?

— А что деньги? Вдове я бы и так денег дал, и по профессорам собирать не надо было бы… А суд получит на десять человек такие крохи, что в сторону моих денег и не посмотрит.

— Да я сам на этот суд приду, и расскажу, что их Миша был просто трус! — Ширяй неожиданно стукнул кулаком по столу.

— Не смей так говорить! — Млад приподнялся, но упал обратно, — это не так! Он не побоялся начать пересотворение, он… Не смей осуждать его. Он распорядился своей жизнью, а не чужой. И… он не может тебе ответить, понимаешь?

— Да он бы мне не ответил, если бы и мог! — Ширяй скривил губы.

— Слушай ты, гордый и свободолюбивый русич… — Млад сжал зубы, — замолчи. Или я тебе за него отвечу. Когда встану.

— Очень я испугался! — хмыкнул Ширяй.

— Ты слушай, что тебе учитель говорит! — повернулась к парню Дана, — а не груби! Не испугался он!

— Мы с Млад Мстиславичем сами разберемся! — фыркнул Ширяй.

— Ширяй, — Млад вздохнул, — на самом деле, не груби.

— Давайте лучше обедать, — Добробой взгромоздил на стол горшок борща, — Млад Мстиславичу надо поесть, что он там позавтракал — кошкины слезы…

— Правда, Младик. Теперь тебе надо много есть.

— Можно, я сам? — Млад умоляюще посмотрел на Дану.

— Нет, нельзя.

Через двое суток Млад чувствовал бесконечную усталость: от боли, от неподвижности, от беспомощности, от ночной бессонницы. И частенько думал: а если бы он заранее знал, чем обернется для него это жалкое выступление против Михаила Архангела, хватило бы ему смелости поступить так же? Очень хотелось верить, что хватило бы, но не верилось.

Ширяй и Добробой, как только рассвело, отправились в Сычевку, Дана ушла на занятия, а Млад пытался уснуть, пока ничто его не тревожит. Почему-то именно ночью его глодали тяжелые мысли: и о Мише, и о собственной несостоятельности, и о предстоящем суде. Днем эти мысли исчезали, или, по крайней мере, не были столь навязчивы. После мучительных перевязок боль успокаивалась, и часов пять или шесть оставалась терпимой, во всяком случае, позволяла уснуть. И хотя Дана жаловалась, что от нее за версту пахнет этой мерзостной мазью, но перевязывала Млада трижды в день.

Он начал дремать, когда дверь отворилась без стука, и удивительно знакомый голос спросил:

— Дома хозяева?

Млад распахнул глаза, сон слетел с него в одну секунду: на пороге стоял его отец — в лисьем полушубке мехом наружу, с пушистой шапкой на голове, в меховых сапогах. Почему-то отец всегда казался ему выше ростом, и шире в плечах, и моложе, чем был на самом деле. Никто бы не назвал Мстислава-Вспомощника стариком, ему было немного за шестьдесят, но Млад, глядя на него, никогда бы в это не поверил.