Вечный мент или Светоч справедливости

Егоров Андрей Игоревич

– И чего мы летаем, чего ищем?! Он же, скорее всего, ничего не даст, – ворчал Кухериал. – Видел бы ты эту хитрую рожу.

– Главное, чтобы по мордасам не били, как в Пределе гнева, – пробормотал я.

– А не надо было с такими громилами связываться. Я, между прочим, предупреждал.

– Не могу сдержаться, когда со мной так… По-хамски.

– Тоже борец за справедливость, стало быть, – бес скосил на меня хитрый желтый глаз. – Давай-ка лучше расскажу тебе притчу, которой грешников в Пределе алчности потчуют.

– Валяй, – согласился я. – Глядишь, долетим быстрее.

– Одному нищему пьянчужке, у которого за всю жизнь и полушки ржавой не было, привиделось как-то во сне, будто он находится в просторной

зале, а она вся уставлена крестами разной величины. И все кресты, будто бы, покрыты красивыми покрывалами. Не успел осмотреться, тут глас с небес: «Жаловался ты на свою бедность, человечек, так я тебя услышал. Выбирай себе любой другой крест». Малый, само собой, обрадовался, забегал. Один на плечи взвалил. Тяжело. Другой, вроде бы, и полегче, но углы больно острые – так в плечи и впиваются. Все перепробовал. Наконец, нашел один в самом углу. Тот ему изначально под покрывалом самым огромным показался. А как поднял, так и закричал радостно: «Вот, этот беру на себя, он хоть и большой с виду, но легче других!» Покрывало сдернул, а на нем написано: «Бедность!» Малый, конечно же, сразу прозрел, понял, что обманул его боженька. Оставил при своем кресте. Как он был приговорен влачить жалкое существование в лачуге, да в лохмотьях, так ему и век доживать. Пробудился от сна. А перед ним ангел небесный. Разверз уста сахарные и говорит: «Ну что, понял ты, несчастный, что посланный тебе богом крест – самый легкий и удобный для несения? Что крест сей усмиряет гордость, удаляет праздность, роскошь, которая, при богатстве, часто ведет к пьянству, невоздержанию в пище и питии, отчего рождаются болезни разные?» Сказал и исчез. В тот же вечер пьянчужка наш направился в царский кабак и пил до явления зеленых чертей. Черти с ним быстро после этаких снов сговорились. А как продал он душу Самому, так и зажил припеваючи, во дворце, выезды делал на золоченой карете.

Кухериал замолчал.

– Это что, все? – удивился я.

– Ну, да.

– А где мораль?

– Мораль в том, что нечего на себе крест тащить, и жалкое существование влачить, если можно жить на полную катушку…

– Бедность отвратительна, – пробормотал я, вспомнив, как после армии оказался без копейки денег. Брать в долг у родителей не хотелось, а перспективы впереди маячили самые туманные. Мир представлялся оплотом равнодушия, замком тысячи закрытых дверей – чтобы войти надо стучаться, а так не хотелось смотреть в сытые лица хозяев жизни.

– А я о чем, бедность отвратительна, – немедленно согласился Кухериал, – надеюсь, Мамон будет к нам благосклонен. Герцог может одарить тебя, Васисуалий, таким богатством, что ты и в аду будешь чувствовать себя олигархом, только что купившим прославленный футбольный клуб.

– Зачем мне футбольный клуб в аду? – удивился я.

– Действительно, – Кухериал крякнул, – у нас в аду совсем другие спортивные развлечения. Прославленные футболисты здесь пинают к огненным вратам свои же головы, – он разразился каркающим смехом. – Между прочим, ты никогда не задумывался, почему команда России не слишком хорошо играет в мировых чемпионатах?

– Ты же знаешь, я к футболу равнодушен.

– Все дело в греховности человеческой натуры, – уверенно объявил Кухериал. – Каждый думает об индивидуальном результате – как бы игру получше показать, да в иностранный клуб подороже продаться. А футбол – игра групповая. Тут об общих достижениях думать нужно. Дал ты, к примеру, пас другому игроку, а он возьми и забей мяч в ворота. Ему – премию. А тебе – шиш. Обидно и удавить счастливчика очень хочется. Алчность, зависть… А еще чревоугодие и пьянство. Сколько раз замечал, если накануне День рождения у одного из ведущих российских игроков, или даже тренера – такое событие как не отметить, российские футболисты на следующий день и бегают медленнее, и реакция не та – то мимо мяча ударят, то столкнутся друг с дружкой, упадут и лежат подолгу. Нет, не будет в России никогда сильного футбола…

– Тебя послушать, футболистам из других стран совсем на себя наплевать.

– Для них честь страны отстоять – выше любой материальной выгоды. Ненавижу чистоплюев. Я тебе по секрету скажу, у нас в аду томятся российские футболисты последних лет почти в полном составе. Хотя некоторые немного подзадержались. К примеру, один. Все играет и играет, играет и играет. Старичок так старается после того, как ему явился один из святых и обрисовал посмертные перспективы. Этот двужильный футболист умрет прямо на поле. Тогда ему один путь – к Священным вратам, на вечный пир, где будет он среди тех, кто также пал на поле боя, – последние слова бес проговорил с фальшивой патетикой и снова разразился каркающим смехом.

Через несколько часов мы сделали привал. Кухериал завалился прямо в дорожную пыль и, не переставая, ругал меня, призывая бороться с лишним весом. Я игнорировал привычные несправедливые оскорбления и с интересом рассматривал радужную лужу. В мутной воде отражалось ясное небо и плывущие по нему перистые облака. Реальный небосвод при этом был затянут свинцовыми тучами.

Идея сделать привал оказалась на редкость удачной, потому что вскоре к нам сам по себе перекочевал дворец герцога Мамона. Я первым заметил, что метрах в пятистах к западу, подрагивая, как изображение на экране испорченного телевизора, проявляется необычная постройка. Картинка еще несколько раз моргнула и, наконец, зафиксировалась – потусторонний телемастер наладил антенну.

– Если Магомет не идет к горе, – вскричал Кухериал. – Гора идет к Магомету. Вот повезло!

Древние египтяне возводили пирамиды для мертвых. Древние майа старались для живых. А дворец герцога Мамона был пирамидой – офисным зданием. Вся громадная постройка сверкала зеркальным блеском и свежим бетоном. От основания вели вверх выщербленные каменные ступени. По бокам напротив каждой ступени возвышались ровные столбы. На них стояли пылающие массивные чаши. А в самом конце длинной лестницы, на высоте полукилометра от земли, помещались врата, выполненные в форме черепа – узор включал черные впадины глазниц, носа и зубастого рта. Эклектика дворца Мамона поражала воображение. Соединить офисное здание и египетский стиль, навряд ли решился бы кто-то из современных зодчих. Во всяком случае, я о таком не слышал. Хотя мало ли фанатиков и безумцев среди архитекторов?

– Надо было наверху приземлиться, – пожурил я беса. – Теперь подниматься.

– Нельзя наверху, – ответил Кухериал, – Мамон хоть и прослыл гуманистом, но он из тех гуманистов, которые безжалостно убивают за всякое проявление антигуманности. В некоторых вопросах – натуральный самодур. Каждую шестую ступеньку надлежит кланяться. И только потом продолжать путь. Иначе его темнейшество, чего доброго, испепелит тебя его высочайшим соизволением.

– Понятно, – я скрипнул зубами. Кланяться не хотелось. Но и отступать было поздно. Если уже прошел почти все круги ада, глупо поворачивать назад.

Мы двинулись вверх по лестнице. Яркие блики, пляшущие на зеркальной поверхности, застили зрение. Поначалу подъем давался легко, – шесть ступеней, поклон, шесть ступеней, поклон, – но чем дальше, те труднее становилось. Верха мы достигли лишь через несколько часов. К тому времени я ощущал, что поясница одервенела и отдавалась такой болью, будто в нее вогнали пулю. Кухериал напротив – повеселел.

– Размялся, – пояснил он, чем вызвал у меня несказанное раздражение.

Внутри пирамиды отсутствовала отделка помещений. На громадных камнях кладки не имелось даже простого узора. Посреди каменных стен широкий стол смотрелся неуместно. За ним сидела бесовка в деловом костюме. Волосы секретарь Мамона забрала в аккуратный пучок. Надо лбом у нее проглядывала парочка крохотных светлых рожек. На столе стояли портативный ноутбук и коммутатор с большим количеством желтых кнопок.