Вечный мент или Светоч справедливости
Шрифт:
Кухериал тревожился, переступал с ноги на ногу, постукивая копытами. Мне передалось его настроение, и охватили самые дурные предчувствия.
– Но потом я понял, что лучше, если я не вручу дар, а кое-что заберу, – физиономия герцога стала очень довольной.
– Ваше мракобесие! – Бес снова рухнул на колени. Похоже, у него это стало входить в привычку: – Не губите!
– Да постой ты, – с досадой поморщился Левиафан, – послушай сначала, что именно я заберу. В принципе, это вполне можно счесть даром. Знаешь ли ты, какой самый уязвимый человеческий орган?!
– Конечно, знаю. Некоторые этим органом
– Выходит, не знаешь. А я скажу тебе, что это за орган. Это сердце. Здоровье человека находится в прямой зависимости от работы сердца. Тысячи людей умирают ежедневно от инфаркта. А все потому, что сердце имеет заданное число сокращений. Удар ножом в сердце всегда смертелен. Сердце еще и уязвимый орган потому, что болезненно реагирует на любые переживания. Ускоряется пульс. Кровь быстрее начинает бежать по венам… Любого человека можно довести до инфаркта, если постараться.
Я слушал проникновенную речь Левиафана с ужасом, уже подозревая, что мне грозит. Но молчал, следуя указаниям беса. Пока молчал. Хотя хотелось протестовать. А еще лучше – обратиться в бегство.
– Я заберу у твоего человека сердце, – сообщил герцог страшную правду.
В ушах застучало, кровь быстрее побежала по венам, пульс участился настолько, что я счел слова герцога об инфаркте пророческими. Все самые дурные предчувствия оправдались.
– Но ведь без сердца он не сможет жить! – вскричал Кухериал.
– Я подумал об этом, – спокойно ответил Левиафан. – Вместо сердца мы поставим ему пламенный мотор. Из песни, как говорится, слова не выкинешь.
Он оказался большим шутником, этот герцог Предела зависти. Мне стало настолько не по себе, что даже в глазах помутилось. Я ощущал себя быком, которого ведут на заклание.
– Пламенный мотор? – переспросил Кухериал, чуть не плача.
– Почти. На самом деле, это кусок холодного кристалла, почти вечного. Если ему в грудь, – Левиафан ткнул в меня указательным пальцем, отчего живое сердце сжалось болью, – попадет пуля, она не причинит кристаллу вреда.
– Разыграли нас, да, ваше мракобесие?! – Бес выдохнул с явным облегчением. – А я-то уже решил, что вы серьезно.
– Хочу что-то забрать, ничего не дав взамен?! – Герцог надвинулся на Кухериала и пророкотал громогласно: – Не обмани мое доверие, бес, пусть твой грешник прикончит Светоча. Мне надоела эта игра. Слишком уж она затянулась.
– Да, ваше мракобесие… Конечно, ваше мракобесие, – засуетился Кухериал, – не беспокойтесь. У нас все на мази. Прикончим непременно.
Левиафан вложил кристалл в мою ладонь. Надо ли говорить, что я даже не успел заметить, откуда он извлек подарок.
– Как тебе твое новое сердце? – поинтересовался герцог.
Я бросил быстрый взгляд на беса, тот приложил палец к губам – молчи. Я послушался, даже рта не открыл. Просто стоял навытяжку перед герцогом Предела зависти, сжимая кристалл в руке.
– Вижу, что нравится, – сделал вывод Левиафан. – Раз так, хорошо, потому что все уже готово…
Стены вдруг поплыли, тронная зала стремительно окрасилась белым, меняясь в очертаниях, и я оказался в операционной, полной врачей в заляпанных кровью халатах и масках.
– Штопоров? – заорал один из них, с абсолютно безумными, темными глазами, почти без белков. – Почему он до сих пор не в отключке?!
– Сейчас, Евгений Николаевич. – Анастезиолог Штопоров засуетился. Отломал кончик ампулы, набрал в шприц мутновато-коричневой жидкости, несколько капель упали на пол, зашипели, испаряясь.
– Ложись на кушетку, собака такая! – прикрикнул на меня Штопоров. – Раствор уходит.
Я попятился. Если такое пустят по вене, на каком кругу я окажусь?!
Один из докторов быстро заговорил по-немецки, обращаясь к присутствующим. Я уловил в его речи несколько раз повторенное «ohne Anasthesie» и понял по зверской интонации, что он предлагает делать операцию без анастезии.
– Помолчите, Эмменбергер, – бросил Евгений Николаевич немцу. – Здесь я заведующий отделением. Ваши нацистские штучки не пройдут, он обернулся к остальным, – ну-с, коллеги, у нас на повестке дня сложная операция, пересадка сердца. Если больной не выживет, – он повысил голос: – Если он опять не выживет! Я всех вас в порошок сотру! Будете работать за одну зарплату. Никаких вам премиальных, дотаций и бонусов от родственников больных. Все ясно?!
Бригада врачей заметно погрустнела. Глаза над медицинскими масками были воспаленными, страшными, на меня эскулапы поглядывали с плохо скрываемой ненавистью. Еще бы, ведь это я своей скоропостижной кончиной под ножом хирурга собирался лишить их премиальных.
– Не дамся! – пробормотал я, отступая к двери.
– Рашн швайн! – констатировал Эмменбергер.
– У нас нет времени на эти глупости! – шагнул ко мне главный хирург.
– А ну ложись, падла! – потребовал Штопоров. – Пока я тебе двойную дозу не вкатил.
Я уперся в дверь, не выпуская страшных врачей из поля зрения, зашарил ладонью в поисках ручки. Дверь оказалась гладкой, как стена. Выход из операционной строители забыли предусмотреть…
Врачи кинулись на меня внезапно, всем скопом. Атака была продумана до мелочей. Штопоров взмахнул шприцом, целясь в лицо, я уклонился, уходя от опасной иглы, и наткнулся на подставленный ловким Евгением Николаевичем мокрый платок. Пол тут же качнулся, выскользнул из-под ног. Меня повалили и потащили к кушетке. Особенно старалась косоглазая девица, от которой сильно разило перегаром. Она аж кряхтела от натуги, придерживая меня за плечи. Кинули на кушетку, перевернули, сорвали штаны. Штопоров всадил укол в беззащитную ягодицу, после чего у меня окончательно отнялись руки и ноги, и мир подернулся серой пеленой. Меня перекинули на операционный стол. Последнее, что я запомнил – склонившиеся надо мной лица врачей в грязных масках с безумными жадными глазами. Эмменбергер при этом щупал татуировку на плече, смеялся и что-то горланил по-немецки…
Я очнулся, задыхаясь от боли. Вытянул шею. Оказалось, я лежу посреди полутемного коридора на каталке, плотно прикрученный ремнями.
– Эй! – слабо позвал я.
Тут же послышался дробный топот множества ног. Из дальнего конца коридора ко мне в буквальном смысле бежала давешняя бригада врачей. Впереди – бравый хирург Евгений Николаевич. По правую руку от него анестезиолог Штопоров. По левую – нацистский преступник Эмменбергер. Масок так и не сняли. Крови на халатах заметно прибавилось.