Вечный Жид
Шрифт:
Лекарство было разложено ею же в стеклянных пузыречках, и Марина поставила их на письменный стол.
— Спасибо, Марина, — поблагодарил девушку хозяин палаты.
— А вам, Колпаков, я уже все отнесла, — сообщила она, обращаясь к Агасферу.
Тот привстал и элегантно склонил голову. Получилось сие у него весьма изящно.
«Ну и джентльмен, — восхитился писатель. — Прямо-таки лорд, а не директор пионерского лагеря…»
Марина с некоторым удивлением посмотрела на мнимого Колпакова и вышла.
— Хорошая девушка, — сказал сочинитель. — Вот бы такую сманить на работу в фирму…
— А где ваше «вроде»? Неисправимый вы оптимист! Сами же повторяете: кадры решают всё… А все невзгоды ваши от кадровых просчетов.
— Вы, к сожалению, правы, — согласился Станислав Гагарин. — Но я буду…
Он хотел произнести слово «стараться», но сделать этого не успел.
Кресло, в котором сидел сочинитель, вдруг взлетело выше журнального столика, с треском опустилось на пол, затем стремительно двинулось к больничной спецкойке на колесах, а сама койка с лязгом поехала к противоположной стене.
Кресло не успело столкнуться с кроватью, перед летящим в кресле писателем выросла стена, его подтолкнуло с сидения и бросило головой о стену.
Удар был сильным. Станислава Гагарина изрядно оглушило, но сознания писатель не потерял, хотя и закрыл глаза и того, что происходило в палате, не видел, оказавшись на время в некоем шоке.
«Мировой вопрос есть попеременная экспансия то одного, то другого, — высветилась в сознании писателя фраза из книги Семушкина об Эмпедокле, над которой он работал накануне, книга лежала у левой его руки, когда Станислав Гагарин писал роман, и сейчас, наверное, валялась где-нибудь на полу, вместе с литературными бумагами. — То побеждает верх с его онтологическим знаком жизни и д о б р а, и тогда направление космического процесса осуществляется как восхождение, рост или «путь вверх». То, напротив, одолевает низ, с его онтологическим знаком з л а и смерти…»
Теперь писатель почувствовал, что лежит на подпрыгивающем от частых толчков полу. Его схватили за воротник куртки — собирался на прогулку — и сильно встряхнули.
— Надо немедленно покинуть здание! Немедленно! — услышал он голос Агасфера и открыл глаза.
Вечный Жид помог сочинителю подняться на ноги, затем попытался открыть дверь, но дверь перекосило и заклинило.
— Через окно! — крикнул Станислав Гагарин. — Второй этаж… Будем прыгать… Авось, не поломаем ноги!
Но окно с двойными стеклами было запечатано наглухо. Открывалась только фрамуга наверху для воздухообмена, через нее пролезла бы разве что кошка.
— Надо разбить стекло!
С этими словами писатель схватил с вешалки махровое полотенце и быстро, но аккуратно обмотал кулак правой руки.
Но едва он занес руку для удара, здание вновь тряхнуло, дверь распахнулась, и в палату вбежала Марина Поликанина.
Девушка была взволнована, но растерянной сестричку назвать было нельзя.
— Что случилось? — спросила она.
— Землетрясение! — ответил сочинитель.
Агасфер промолчал.
— Надо выводить больных во двор, — сказала Марина, и втроем они выбежали в крестообразный коридор кардиологического отделения.
Здесь паники не было.
Семен Николаевич Подольский, шеф отделения, с молодым доктором, который пользовал сочинителя, звали его Александром Леонидовичем, уже направляли больных, в основном это были дряхлые старушки, вниз по лестнице, благо отделение находилось на втором этаже.
Увидев писателя и Агасфера, Семен Николаевич попросил помочь отправить наружу тех, кто не поднимался с койки.
Станислав Гагарин вбежал в палату, где, ом знал, помещалась мамаша знакомого коллеги, детективщика Лёни Словина, женщина едва двигалась, схватил безо всяких объяснений Анну Наумовну на руки и втиснулся в поток, текущий по лестнице — лифт не работал.
Человеческий вал подпирали больные, которых направляли врачи и сестры с верхних этажей.
Агасфер нес старичка, которого до того возили в кресле.
Марину они потеряли из вида. Наверно, она помогала выводить взбаламученных, находившихся вне себя людей из палат.
Выход из вестибюля на волю оказался перекошенным тоже, но вахтеры выбили стекла окон и помогали больным выбраться наружу.
Люди стонали, охали, старухи плакали и тихонько причитали, подскуливая от страха, но послушно выбирались из больничного корпуса, который вот-вот мог превратиться в общую для них могилу.
Агасфер выпрыгнул, не выпуская старика из рук, из окна, бегом отнес его в сторону и принялся принимать беспомощных старых женщин, помогая убраться им подальше.
Выбрался из здания и Станислав Гагарин с Анной Наумовной, отнес спасенную им мамашу приятеля в сторону и огляделся вокруг.
День был солнечным и веселым.
Подземных толчков пока не было.
С дикими криками реяли в небе вороны, нивесть откуда взявшиеся птицы, и со стороны Каширского шоссе надрывно ревели клаксоны автомобилей.
Правая боковина яйцеподобного Онкологического центра отошла от осевой линии, но устояла, не рухнула, являя миру клиновидную трещину-расселину, сквозь которую идиллически голубело бесстрастное небо.
На стороне противоположной, над близким отсюда Варшавским шоссе поднимались иссиня черные клубы тревожного дыма.
Станислав Гагарин в изнеможении опустился на садовую, выкрашенную голубой краской скамейку.
Здесь и там, в скверике, образованном старыми плодовыми деревьями, на скамейках и прямо на едва пробившейся сквозь холодную еще землю траве сидели и лежали больные из писательского корпуса Седьмой городской больницы.
Промелькнула и исчезла в хлопотах Марина Поликанина.
— Что же будет теперь, что же будет? — стремясь отойти от шоковой очумелости, настойчиво спрашивал Агасфера писатель.
— Новые толчки будут, — спокойно ответил Вечный Жид, осматриваясь и оценивая обстановку.
— Еще? — воскликнул Станислав Гагарин. — Этого мало?
Пришелец пожал плечами.
— Близковато расположились, — произнес он, покачал головой и, поджав губы, с великим сомнением посмотрел на перекосившийся, но пока уцелевший писательский корпус.