Вечный Жид
Шрифт:
Но лиц стрелявших незнакомцев Станислав Гагарин рассмотреть не успел. «Лада» взлетела на мост, миновав его, проскочила Дубки и свернула в Юдине на Первое Успенское шоссе.
Уже на своротке к Власихе на дорогу выбежал зверовидный мужик в импортной шапке с длиннющим козырьком. Он размахивал двустволкой, требуя остановиться, а затем выпалил дуплетом, целясь в лобовое стекло.
Агасфер раздвинул границы силового поля так, что оно, скользнув по асфальту, сбило с ног непредсказуемого о х о т н и к а, отшвырнуло на обочину и далее, в лес, едва просыпающийся в холодные апрельские дни.
Дорога на Власиху была свободной. Оставалось миновать контрольно-пропускной пункт, а у них не было в к л а д ы ш а на автомашину, могли возникнуть тары-бары-растабары с часовыми, но Станислав Гагарин надеялся на собственную писательскую известность в военном городке.
«Позвоню с проходной в комендатуру, — подумал сочинитель, — и без проблем…»
— Нет необходимости, — отозвался Вечный Жид, не отрываясь от дороги, по которой не было никакого движения. — Я оставил корабль, на котором прибыл к вам на планету, на автомобильной стоянке перед входом в городок.
— Но там же негде укрыться! — воскликнул Станислав Гагарин.
— Укрыться? — повторил Агасфер. — А для чего и от кого прятаться?
Они проехали те несколько сот метров, которые отделяли мост через речушку, заполнявшую искусственные озера Власихи. За деревьями показался забор, а за ним девятиэтажные башни Центральной улицы, в ближней к проходной жил Геннадий Иванович Дурандин. Почти не сбавляя скорости, Вечный Жид резко повернул «Ладу» направо, влетел на п у с т у ю асфальтированную стоянку, окаймленную лесом, и для Станислава Гагарина все исчезло.
IV
Беглов включил магнитофон, и первый помощник капитана услыхал знакомый голос:
«…Повезло. Вероятность наших встреч выражается единицей, умноженной на десятку минус в двенадцатой степени. Вы заслужили мою откровенность этим, и тем, что так доверчиво отнеслись ко мне при встрече в тайге. Хотите услышать мою историю?
— Разумеется. Но как мне называть вас? Ведь вы не Дудкин и не Вася Амстердам…
— Конечно. Это все временные псевдонимы. Когда-то люди называли меня Агасфером, но я вовсе не библейский персонаж, не тот лавочник, который не позволил присесть отдохнуть у своего дома несчастному, идущему на казнь…
— Агасфер? — услышал Чесноков изумленный голос геолога.
— Да, — ответил Феликс Канделаки, или кто он там был на самом деле. — Я — Агасфер. Или Вечный Жид. Так меня называли тоже, Вечный Скиталец, Странник. Только пришел на Землю из созвездия Лебедя… История моя проста, если не сказать банальна. Зовите меня Фарст Кибел. Это несколько соответствует произношению моего настоящего имени.
— Значит, вы вовсе не человек? — спросил Беглов.
Фарст Кибел рассмеялся.
— Знаете, за эти годы я как-то свыкся с тем, что окружающие считают меня человеком… Судите сами, кто я. Конечно, в нашей среде я выгляжу совсем иначе. Но ведь нас с вами роднит духовность, нравственные критерии, общий этический императив, не так ли? Вот это родство душ, так сказать, и обрекло меня на вечные скитания по вашей планете. Скитания и одиночество… К нему приговорили меня товарищи, поскольку я нарушил Космический Устав.
— Что же вы совершили такого, Фарст Кибел? Мне довелось встречаться с вами трижды, и всегда вы творили добро… Не могу поверить, что вы способны на безнравственный поступок!
Игорь Чесноков будто увидел сейчас, как улыбнулся при этих словах пришелец.
— До определенной степени любой из нас умеет персонально управлять временем, но в целом грядущее скрыто и для нас. Творя добро в сиюминутное мгновение, мы, не желая того, можем нанести жестокий удар будущему. Спасая мальчика, провалившегося под лед, мы, быть может, оставляем миру страшного и жестокого тирана, он станет им, когда вырастет… Потому нам строго-настрого заказано вмешиваться в события, происходящие на других планетах.
— По-моему, вы лично только и делаете, что вмешиваетесь, — проворчал геолог. — Так ведь?
— Совершенно верно, — согласился Фарст Кибел, — теперь мне уже ничто не грозит. Я исключен из отряда космонавтов.
— И все-таки… За что же вас?
— Давным-давно, когда наша экспедиция обследовала побережье Средиземного моря, я подружился с одним молодым человеком. Разумеется, мой юный друг не знал, кто я на самом деле, и пытался увлечь меня учением, которое распространял, бродя по стране с горсткой приверженцев-учеников. Мне нравились его одержимость и редкая в те времена бескорыстность. Этот человек был поистине не от мира сего. Только родиться ему следовало позднее…
Да… Но так или иначе, власти предержащие довольно скоро поняли ту опасность, которая содержалась в его проповедях. Его схватили и приговорили к смертной казни. А я так привязался к нему, что забыл о долге разведчика-небожителя, который ни при каких обстоятельствах не должен поддаваться чувствам. Другими словами, я решил спасти его. А чтобы не нарушить естественный ход событий, заменил его собой. Ведь казнь обязательно должна была совершиться.
— Вы дали себя казнить? — спросил Беглов.
— Не себя… Я принял облик того человека, вот сие физическое обличье и казнили. Потом вернулся на корабль, где был сурово осужден товарищами за вмешательство в земные дела.
Впоследствии я понял, что серьезно изменил ход человеческой истории. Конечно, трудно предугадать, что было бы, не подружись я с тем человеком и не прими на себя его муки. Но у меня есть все основания полагать, что, спасая одного, я обрек на мучительную смерть многие тысячи. Так и случилось в будущем.
— Но вы не могли заранее знать об этом!
— Не мог… Но все космонавты-разведчики знают, что вмешательство в развитие иного разума, иной цивилизации, давление на него извне в с е г д а безнравственны. И товарищи справедливо приговорили меня к тому, чтобы, оставшись на Земле в одиночестве, я собственными глазами увидел, что натворил, поддавшись однажды обаянию духовной общности.
— И надолго вы?..
— Трижды приходил срок, но за мной так и не прилетели. И вот я брожу по планете, накапливаю знания о человечестве и его природе. Мне нельзя долго задерживаться на одном месте… Тогда возникает привязанность, исчезает вдруг чувство одиночества. Я вспоминаю, что приговорен к нему, не могу нарушить условия предпосланного мне наказания, и заставляю себя идти дальше.