Ведьма войны
Шрифт:
Мальчик кивнул, столкнул крайнюю лодку на воду, запрыгнул в нее и погреб к далекому уединенному островку, на котором отшельничал святой отец. Чародейка же прошлась мимо работниц, наблюдая за их стараниями.
Покрой малиц для холодных мест был прост, как костровое полено. Сперва из шкуры вырезался большой прямоугольник, затем складывался пополам. На сгибе мастер делал вырез для головы, а бока сшивал, оставив наверху прорези для рук. Затем к этим прорезям пришивались рукава – вот тебе и малица! Коли не лень – к вороту капюшон приделать можно, завязки на рукава. А нет – и так хорошо. Главное – с размером не ошибиться. Казаки – они ведь заметно крупнее любого сир-тя. Малицы же не на тело, они поверх
– Хорошего тебе дня, Афоня Прости Господи! – привычно вскинула руку молодая ведьма.
– Да пребудет с тобой милость господа нашего, Иисуса Христа, дщерь смертная, – степенно ответил служка.
– Ой… – Митаюки стрельнула взглядом в сторону далекой лодки и кинулась к длинноволосому мальчишке, волокущему в сторону лодок тяжелую корзину. – Сделай милость, человек божий, просвети дочь земель языческих! Поведай мне, душе заблудшей, что за святым великим был Иоанн Богослов, коего вчера казаки чествовали? Чую, великое имя! Стыдно не знать о нем ничего!
– Ну, Иоанн, он святой есть, – поставил корзинку на гальку паренек, отер запястьем лоб и добавил: – Зело.
– Просвети! – взмолилась Митаюки, взяв Афоню Прости Господи за руки и преданно глядя ему в глаза.
– Ну-у… – задумчиво облизнулся паренек, явственно копаясь в памяти. – Апостолом он был… Есть… Друг ближний богу самому. В-от… Иисус его благословил о матери своей заботиться, вот. Доверял, значит, особо. Еще Иоанн пророком был, будущее видел. Во-от… Так хорошо видел, что книгу целую написал, апокалипсис рекомую. Такую знаменитую, по ней ныне мир весь живет. Готовится.
– К чему готовится? – продолжала удерживать паренька ведьма.
– Ну, это… К концу света. К концу тысячи лет освободится из заточения дьявол, соберет племена монголов, по углам мира рассеянных, и поведет их в святой Царьгород, дабы святынями овладеть. И будет великая битва, и всех поубивают… – Афоня Прости Господи почесал подбородок и уточнил: – Ангелы там будут трубить. Случатся от трубения того болезни, пожары и потопы, они человечество и истребят. Во-от… А потом будет второе пришествие и страшный суд. Вот! – с облегчением закончил свое повествование служка.
– Уж не про Хозяина Священной Березы ты сказываешь? – насторожилась Митаюки, не выпуская жертву из своего внимания.
– Какого Хозяина? – не понял Афоня.
– Сказывали мудрецы народа нашего, – неспешно начала повествование Митаюки, – что мир наш рождается чистым и светлым. Рождаются в нем звери и травы, птицы и деревья, а опосля и люди. И начинают жить в покое и радости. Но, рождаясь и умирая, потихоньку начинают люди встречаться с болезнями и, оставляя за собою грязь всякую, ссорятся они, обиды копят и злобу, начинают враждовать и воевать, убивать и ненавидеть. Грязи становится все более, болезни все страшнее, а зла и вовсе безмерно… Но каждые две тысячи лет, когда жизнь на земле доходит до невозможного мученья, просыпается Хозяин Священной Березы, вылезает из-под ее корней, поднимает мировые воды и затапливает весь мир, истребляя на нем все живое… А когда воды сходят, мир опять остается чистым и светлым, покойным и радостным. После сего забирается Хозяин обратно под корни, а в чистом мире снова рождаются звери и травы, птицы и деревья, а следом появляются и люди…
– В Библии тоже про Великий Потоп написано, каковой истребил все, окромя одного праведника и избранных им зверей, – неуверенно ответил Афоня.
– Вот видишь!!! – радостно встрепенулась юная чародейка. – Выходит, мудрость предков для наших народов единая! Расскажи мне, расскажи о потопе сем!
– Ну… Жил один праведник в Иудее, именем Ной звался…
Тем временем лодка уже причалила к небольшому островку, чуть ли не целиком занятому рубленой часовней, и плывший в ней первый Афоня, выбравшись на берег, сделал пару глубоких вздохов. Его зеленый суконный кафтан рассеялся, однако руки, ноги, голова остались реять в воздухе, двинулись к крыльцу и окончательно растворились в воздухе уже на ступенях. Открылась и закрылась входная дверь…
Отшельничество отца Амвросия началось с того, что он своими собственными руками, бревнышко за бревнышком, собрал на небольшом острове, удаленном примерно на версту от крепости ватажников, часовню, когда-то разваленную колдовскими чудищами. Это был его первый подвиг, направленный на искупление грехов своих смертных и спасение души.
Видный собою, неполных тридцати пяти лет, высокий и стройный, с пронзительным взглядом синих очей, священник отправился в поход не за добычей и не за славой, а чтобы донести слово божье, веру истинную до язычников диких земель! Увы, но в деле обращения он преуспел немного… Водрузив кресты на месте капищ во многих дикарских деревнях, паству свою отец Амвросий растерял так же быстро, как и обрел, – ибо казаки в походах на одном месте долго не засиживались, языка местных язычников священник не знал, и что там напереводила дикарка Митаюки, верно ли донесла заветы христианские до здешних душ – он не знал. После побед очередных ватага вскоре снималась, шла дальше – и кресты оставались одни. Стоят ли они на своих местах, молятся ли им здешние остяки – поди догадайся!
Но хуже того – отца Амвросия, как когда-то самого спасителя, стали донимать искусами бесы неведомые, суккубы похотливые и ненасытные, требуя от него крепость веры своей доказать. И тут священник оказался слаб…
Вот теперь, по совести, плоть свою в отшельничестве на острове малом и умерщвлял, грехи искупая.
– Да святится имя твое, да приидет царствие твое; да будет воля твоя и на земле, как на небе… – Услышав скрип двери, священник не дрогнул, а дочитал молитву до конца, осенил себя троекратным знамением с поклонами до пола и лишь после этого поднялся с колен и оглянулся.
В часовне было пусто.
Священник открыл дверь, выглянул наружу и сразу увидел пустую лодку, приткнувшуюся носом к берегу, глянул влево, вправо:
– Афоня, ты где?
Ответом была тишина.
Отец Амвросий вышел наружу, спустился по ступеням, не заметив легкого прикосновения, которым с его плеч сняли выпавший волос, снова позвал:
– Прости Господи, ты где?!
Кроме служки, отшельника не навещал почти никто. Изредка приплывали атаман с сотоварищами за советом али кто из казаков за отпущением грехов – если творили нечто уж очень непотребное. Пару раз в неделю священник сам в острог отправлялся – службу отстоять, проповедь прочитать, исповеди выслушать. Однако большую часть времени отец Амвросий, как и положено отшельнику, проводил в одиночестве, в холоде, голоде и жажде, умерщвляя плоть смирением, а греховные мысли – молитвами. И лишь Афоня Прости Господи раз в день привозил ему корзинку с кувшином талой воды и шматком вареного или печеного мяса и парой рыбешек, копченых или печеных.
– Куда же ты запропастился, оглашенный?! – Священник обошел часовню кругом, но паренька так и не нашел. А когда вернулся на крыльцо, то и лодка тоже пропала, оставив после себя лишь небольшую вмятину на пляже. Отец Амвросий вздохнул, перекрестился и вернулся в часовню, к молельному бдению. – Вот же, Афоня, Прости Господи… Чудной.
Афоня же второй в это время, наконец-то увлекшись, заканчивал свое повествование:
– И в третий раз послал Ной голубя, и вернулся тот с зеленой оливковой ветвью. Понял старец, что сошли воды и появилась из-под них земля сухая. Направился после того Ной к горе Арарат, высадился на ее вершине и выпустил весь скот, и всех птиц, и всех зверей, что сохранил на своем ковчеге!