Ведьмаки и колдовки
Шрифт:
Выстоит.
Хотя бы этой ночью, потому как без него не справятся…
Луна в окне нахмурилась, и ветер тронул пыльные гардины, но Лихо лишь встряхнул головой: некогда ему шепоток слушать. Дело ждет.
Богуслава очнулась на закате.
Низкая луна смотрела из зеркал. И сами зеркала раскрывались хельмовым чарованным лабиринтом, в котором клубилась сила. Тот, кто жил в Богуславе, эту силу черпал полными горстями…
Он сбрасывал запоры.
И раскрывал туманные пути, выпуская души.
…время
ГЛАВА 12
Демоническая
Ожидание лучших времен с годами переходит в хроническую форму.
Запах гнили стал невыносим.
Себастьян дышал ртом, но все одно не мог избавиться от ощущения, что вот-вот задохнется в этом смраде.
Полнолуние.
И луна круглая, точно циркулем на небе выведенная, не исчезает даже днем. Она смотрится в окна и смотрит из зеркал, заставляя нервничать.
Завтрак.
И панночки странно молчаливы, точно тоже чуют неладное. Смотрят в тарелки. Кривятся. Одна Богуслава улыбается счастливо.
Клементина бледна, если не сказать — сера, губы в лиловой кайме, под глазами — мешки, и сами глаза красные, как бывает после долгих слез…
…а ведь подкинули ее во дворец, к самым королевским покоям, в корзинке плетеной и с записочкой, что, дескать, дитя сие — незаконнорожденное, но крови королевской, и ежели его величество вздумают отеческим долгом пренебречь, то свалятся на голову его многочисленные проклятия…
Нет, в самой Клементине колдовского дару ни на грош.
…а не в этом ли дело? Оттого и вернули отцу, а не…
— Панночки, — голос надтреснутый, глухой, но в белоснежной тишине столовой он звучит как-то слишком уж громко; и луны в зеркалах мелко дрожат, готовые в любой момент разлететься на осколки, хоть бы от этого самого голоса, — прошу вас сегодня не покидать пределы Цветочного павильона.
— Почему? — поинтересовалась Евдокия, отодвигая тарелку с нетронутым завтраком.
Ответа не получила. Клементина поднялась, и следом за ней, повинуясь привычному ритуалу завтрака, встали красавицы.
— Считайте этот день отдыхом, — сказала Клементина, вымученно улыбнувшись. — Завтра вам предстоит посетить бал в честь…
Она говорила, глядя на собственные руки, которые мяли, терзали льняную салфетку, неспособные остановиться. И Себастьян тоже смотрел, подмечая, что руки эти бледны, а ногти, напротив, утратили исконный розовый цвет, налившись мертвенной синевой.
У панны Клементины было неладно с сердцем.
А может, и не в сердце дело?
Времени остается все меньше.
Тишина. Сам дом будто вымер. И прислуга подевалась… куда? После выяснится. Зеркала плывут, дрожат, но, что бы ни было заперто по ту их сторону, держат.
Надолго ли их хватит?
До полуночи — точно, а если
Пустота.
И красавицы, которые сидят в гостиной, глядя друг на друга молча. Не люди — куклы.
— Чем это так смердит? — поинтересовалась панночка Тиана, зажимая нос пальцами. Воняло и вправду знатно, но Себастьян подозревал, что запах этот слышен лишь ему одному. — Боги всемилостивейшие… вот у нас в городе одного году канализацию прорвало. А все потому, что дожди шли, и мэр, не нынешний, а тот, который до этого был, проворовался. Вот там чего-то не то забилося, не то провалилося, и на улицы этое самое поплыло. Жуть была жуткая!
Слушают.
Но Тиану ли?
Ядзита забыла о вышивке. Положила на колени и гладит. Смотрит же в зеркало, на луну.
Мазена отвернулась. Виден лишь профиль.
Красивый профиль.
Классический.
Габрисия ходит вдоль подоконника и пальцы на него положила, словно боится, что если отпустит, то потеряется…
Лизанька, читая очередное письмо, улыбается, но сама не замечает, до чего неестественной выглядит эта улыбка. Да и лицо… маска.
Евстафий Елисеевич не простит, ежели с нею что-нибудь да приключится, и ладно бы Себастьяну, так ведь себе не простит. А у него язва, нервы, и сердечко от многочисленных забот пошаливает.
Эржбета прикусила перо и застыла, устремив взгляд на массивную, белого колеру вазу. В потрескавшейся глазури отражается Эржбетино лицо, престранно уродливое.
Которая из них?
Богуслава мечется из угла в угол. И движения ее угловаты, дерганы. Если и замирает, то ненадолго.
— Голова болит, — жалуется она, хотя никто ни о чем не спрашивает. — Я пойду прилягу…
Уходит.
А время тянется. Цветочные часы отсчитывают минута за минутой, отмечая каждый час боем.
Обед.
И помада на губах Клементины, точно таким вот нехитрым образом она, Клементина, силится скрыть их синеву и собственное волнение.
Ужин.
Время спиралью, сжатой до предела.
Смрад невыносим. И по стенам дома расползается бурая плесень, которой опять же никто, помимо Себастьяна, не замечает…
…Матеуш с букетом роз и сладостями появляется ровно в восемь. Визит поздний, почти недопустимо поздний, но Клементина лишь поджимает губы, размазывая бледную помаду.
А Матеуш одаряет красавиц сладостями.
…колдовка должна быть довольна.
— Ах, хорошо, наверное, быть королевичем, — вздыхает Иоланта, на мгновение отрывая взгляд от очередного зеркала.
— Королевичем? Королевичем — хорошо. — Матеуш с поклоном протягивает ей коробку.
И Иоланта берет конфетку осторожно, двумя пальчиками. Разглядывает долго, нюхает и в сторонку откладывает.
— Боюсь, сладкое вредно!
— Что вы, панночка, впервые слышу, чтобы шоколад был вреден женщинам! — Матеуш целует пальчики Иоланты…