Ведьмин огонь
Шрифт:
И почему Джоах не видел ни света, ни женщины?
Но тут Мист ткнулась ей в шею своими бархатными губами, и девушка ускорила шаг. Слишком много вопросов, слишком много. Но впереди Винтерфелл, и, может быть, там она найдет на них ответ.
Рассвет вошел в маленькую комнату харчевни свежестью и холодом. Эррил, завернувшись в одеяло, лежал на полу, положив дорожный мешок под голову. Он проснулся с первыми лучами солнца и долго смотрел, как в его свете танцуют по комнате пыль и моль. Предыдущий вечер казался бесконечным, они с Нилен говорили долго и откровенно, пока оба не согласились с тем, что поспать несколько часов будет совсем не вредно для обоих.
Нилен тут же заснула на кровати, прямо в одежде, прижимая к груди лютню, как счастливого любовника. Но Эррил забылся в тяжелом сне далеко не сразу и, казалось, всего лишь на несколько минут. Его сновидения оказались призрачными и страшными. И, наконец, окончательно отказавшись от надежды выспаться, жонглер стал просто ждать рассвета.
И вот теперь, глядя на заливающий комнату свет, старый бродяга чувствовал, как сердце его наполняют тысячи древних воспоминаний, новых страхов и вопросов. Зачем он остался с этой женщиной? Ведь после того как она смежила веки и в комнате раздалось ее тихое дыхание, он с легкостью мог уйти. Однако ее слова, сильней, чем ее присутствие, привязали его к лютнистке. Была ли в этой встрече с таинственной нюмфаей какая-то предопределенность, судьба? Были ли они и во внезапно заполыхавшем пожаром саду? И почему… почему он снова так неожиданно оказался в этой проклятой долине?
Увы, ответ на последний вопрос он знал. В глубине сердца старый воин не мог обманывать себя и прекрасно понимал, что привело его сюда через столько лет. Прошлая ночь была годовщиной появления Книги и годовщиной потери брата. Эррил до сих пор, как живых, видел перед собой Шоркана, Грешюма и мальчика, чье имя он так никогда и не узнал. Все они стояли перед его внутренним взором в очерченном воском кольце под раздающийся издалека далекий и тревожный треск барабанов. Картина эта, как старая прекрасная живопись, до сих пор отчетливо, полная красок, была как нарисована у него в мозгу.
Миновало пять сотен зим, и вот теперь он снова был в той же харчевне, сжимая в руках Книгу и стараясь не смотреть на разлитую на полу невинную кровь. Череда лет остановилась для него с того момента. И только спустя много времени он понял, что наказан самым страшным проклятием — не стареть. Он был осужден видеть, как старели и умирали все те, кого он любил, но сам он оставался вечно молодым. И в глазах умиравших он постоянно читал один и тот же вопрос: почему мы должны умереть, а ты жить?! И наконец эта боль, это постоянное чувство вины стали для него настолько непереносимы, что он бросил все и начал бродяжничать, стараясь более не иметь ни дома, ни друзей.
Каждые сто лет он все возвращался и возвращался в эту долину, в тщетной надежде найти ответ. Когда же кончится эта мука? Почему я осужден на жизнь? Но ни разу не было ему дано даже намека на ответ. Страна менялась, и с каждым разом он видел все меньше следов того давнего сражения в расцветавшей долине. Люди тоже понемногу забывали тот ужас, стирались из памяти имена погибших, безымянные их могилы зарастали травой. Но бродяга вновь и вновь упорно возвращался сюда, чтобы почтить память павших — ведь они заслужили, чтобы хоть один человек на земле еще помнил об их храбрости и об их жертве.
Конечно, Эррил знал, что может просто однажды взять и упасть на собственный меч и покончить с проклятием. Эта мысль неизбежно приходила ему в голову каждую ночь, когда он оказывался в этой харчевне. Но сердце отказывалось позволить это. Кто же тогда будет помнить тысячи павших в ту страшную зиму несколько сотен лет назад? Кто будет помнить его брата Шоркана, умершего, чтобы дать жизнь Книге? Да и как он может сам снять с себя ту ответственность, что возложил на него брат?
И потому старый воин все возвращался и возвращался сюда через каждую сотню зим.
Вдруг Эррил услышал, что заворочалась Нилен, и увидел, как ее тонкая рука потянулась и стерла с фиалковых глаз остатки сна. Тогда он закашлялся, чтобы дать ей понять, что и он не спит.
— Уже утро? — улыбнулась маленькая женщина, опираясь на локоть.
— Да, и если мы хотим найти в зале место, чтобы спокойно позавтракать, надо вставать.
Народ на улице и в харчевне не успокаивался всю ночь. Женщина выскользнула из-под одеяла, стыдливо оправляя платье.
— Да, хорошо бы поесть. Только без толпы.
— Увы, еду подают только в общем зале, — Эррил натянул сапоги, встал и выглянул в окно. Он все всматривался куда-то, едва не вывернув себе шею. На западе утреннее небо все еще мутилось серыми полосами дыма, и надо всей долиной висела плотная завеса. Высоко же над горами бушевала гроза, и гром гремел прямо над самыми вершинами. Однако дождь, который мог бы стать сейчас милостью и спасением, все не шел. Эррил увидел, что из сада то тут, то там по-прежнему вздымаются вверх языки огня, а подножья гор непривычно черны.
Нилен тоже встала рядом и кое-как пригладила волосы рукой.
— Настоящее ясное утро, — прошептала она.
— Но долина обезображена, — сурово ответил Эррил и снова вспомнил картину, царившую здесь после битвы. Кровь текла тысячами ручьев, стоны и крики умирающих доносились до самых гор, а в нос бил непереносимый запах разложения. Да, пожалуй, по сравнению с тем, сегодняшнее утро было все же вполне хорошим.
— Конечно, все зарастает, — поспешил добавить он, видя, как вытянулось от огорчения лицо нюмфаи. — Долина всегда быстро оправляется от ран.
Жонглер собрал мешок и положил в него лютню, после чего они вместе направились к двери.
— Не всегда, — вдруг печально произнесла Нилен, глядя куда-то вдаль. И Эррил понял, что спутница его вновь видит, как медленно и мучительно умирает ее родина. Бродяга вздохнул и решительно открыл дверь.
Нилен проскользнула в коридор и быстро стала спускаться в общий зал. Голоса, раздававшиеся оттуда, кипели, словно было не раннее утро, а все еще вчерашний вечер в самом разгаре. Что-то по-прежнему смущало и волновало горожан. Как только Эррил и Нилен вошли в зал, мимо них на сцену проскочил кривой рыжеволосый человек в запятнанной сажей одежде. Но по тому, что на сцене не лежало никакого лотка для сбора денег, Эррил понял, что это отнюдь не какой-то утренний артист.