Ведьмина ночь
Шрифт:
— Живая и мертвая в одно сплелись, — Гришка снова опустился в кресло. — Сядь уже. Поговорим и вправду… и нет, дело не в любви.
Надо же, какая откровенность.
— Честно говоря, еще та дуреха… вот прям как ты. Наивная до невозможности. Бесит порой прямо.
— Разведись.
— Ну да, чтобы её папочка меня живьем сожрал? Нет уж… знал, на что шел. Меня она любит. Но… понимаешь, прихожу домой, она суетиться начинает. Щебечет, щебечет… эта вся дурь. Уборка, готовка… наняла бы кого, чай может. Но нет, сама хозяюшка… тьфу.
За эту Машку, которую я когда-то ненавидела, стало
Я ведь тоже… и старалась, убираться, готовить. Показать себя настоящею хозяйкой, чтобы… чтобы что? Сама не знаю.
— И главное, чуть что не так, в глазах слезы… каждый день, право слово, как в дурной пьесе. Играю трепетного муженька.
— Так зачем? — спрашиваю очень тихо. — Пусть себе умирает. Ребенка она родит. И будет Игнатьеву отрада. Ребенок у тебя останется, наймешь пару нянек. Заведешь любовницу. Втихую. А может, еще какую девицу подберешь из правильной семьи, через лет пять, чтобы не выглядело слишком уж вызывающе. Игнатьев тебя как отца внучки не бросит. Более того, сам через такое прошел, так что сочувствовать станет. И двигать…
— Надо же, у тебя в голове что-то помимо большой любви появилось, — хмыкнул Гришка и глянул так, с интересом. — Честно, когда Розка сказала про Машкину болезнь… ну, болезни еще не было тогда, но про перспективу. Так я даже обрадовался. Вот примерно как ты и подумал.
Сволочь.
Какая же он сволочь!
И главное, ничуть того не стесняется. Эта девочка, если подумать, в чем она виновата? Она про меня скорее всего и не знала. Игнатьев, тот знал. Если он дочь любит, то пробил бы ухажера. Но Гришка осторожный, меня вероятно выставил до того, как с генеральской дочкой роман закрутить. Потому… было и сплыло.
Но вот все же…
— И что изменилось?
— Игнатьев. Идиот… дочку он любит, видите ли… связался с ведьмами. И выбил ритуал.
Я, даже, кажется, знаю, какой именно.
Нам рассказывали.
Редкий.
Опасный.
И требующий высочайшего дозволения. И то, что Игнатьеву дозволили, о многом говорит. И то, что он сам на него пошел, тоже.
— Жизни он связал… не станет Машки, не станет и его.
И Гришкиной карьеры следом.
— Это когда к нему Розка сунулась, чтобы помог Афанасьева прижать. Силу, стало быть, отдал… он и рассказал. Когда его жена померла… ему сказали, что болячка эта вроде как наследственная. И что есть шанс, что у дочки его она тоже случится. А форма там какая-то ну очень агрессивная, с которой целители сладить не способны. Поверь, он лучших поднимал. Тогда и посоветовали этот ритуал. Мол, он так на себя часть силы, часть болезни возьмет. И у Машеньки шансы выжить увеличатся.
Только Машенька Гришке сама по себе без надобности.
Даже если унаследует папенькины капиталы. Нет, от капиталов Гришка, само собой, отказываться не станет. Скорее уж воспользуется случаем, как всегда. Но вот карьера… одно дело — зять генерала Игнатьева. И другое дело — зять бывшего и ныне покойного генерала Игнатьева.
— А он ведь не часть, он на себя возьмет, сколько сможет.
И сможет немало.
Уважаю.
Поневоле уважаю. Есть в этом что-то… такое вот. Донельзя правильное.
— Розка, когда рассказала, я сразу
— Велика беда. Разведешься. И новую найдешь. С новым папенькой.
— Думаешь, так просто? — хмыкнул Гришка. Значит, думал о таком. Просчитывал. — Тут ведь и дочерей генеральских не так уж много. А чтобы и свободные, и… еще и репутация. Там, — он поднял палец к потолку, — она многое значит. Кому я буду нужен, бросивший жену с ребенком? Все ж поймут почему.
И высокое общество от Гришеньки отвернется.
Чудесно.
— Вот и выходит, что у меня один шанс — Машку вылечить. И дальше играть с ней в примерного супруга.
— А я тут при чем?
И тошно. До того тошно, что с трудом лицо держу.
— Ну… честно говоря, под руку подвернулась. Решил попробовать. И ведь вышло! — а главное сидит он, собою всецело довольный. Как же… всех обманул.
Самый ловкий.
Самый хитрый.
И скажи, что не прав Гришенька, так не услышит. Не поймет. С такими разговаривать бесполезно. И на дверь бы указать, но я почему-то медлю.
Почему?
— С чего ты взял, что источник этот её спасет? Или что я помогать стану?
Я вот, честное слово, соваться к нему не хочу. Категорически. В прошлый раз провалилась, но жива осталась. А в следующий может и не повезти.
— Ты ж сам сказал. Вода живая. Вода мертвая. Как знать, какую принесу? А ну как отравится твоя ненаглядная? И помрет?
Щека Гришеньки дернулась.
Думал о том? Конечно, думал. И… и его ведь устроит. Вполне. Бывшая любовница отравила из зависти молодую жену. Гришкина репутация, конечно, пострадает, но не так, чтобы сильно. Он горе изобразит горькое. Слезу пустит прилюдно. И покается в грехах молодости. Такое любят… конечно, Игнатьев… хотя, если он жизнь свою с дочкиной связал, то сгинет и Игнатьев. И будет Гришенька свободен для поиска новой подходящей супруги. Ну или иных свершений.
— Нет, — сказала я жестко. — Это я на душу не возьму.
— Теща моя… точнее даже не теща, а бабка Машкина уверена, что источник поможет, — нехотя произнес он. — Там вода… такая… я вот пробовать не рискну. А Машка, она ж по сути дитя. Туповатое, наивное. Безгрешное. И с чего бы ей травиться? Розка сказала, что вода эта в душе муть поднимает. Какая там муть? Вон, розовые сопли одни.
Права ли эта Розалия?
Нет?
— Она с тобой пойти готова. Сама воду взять. Сама принести. Ты там только проводником будешь и все.
Будь все так просто, князь бы давно уже понял. Или не он, а предки его…
— А она что думает?
— Кто?
— Машка твоя.
— Для думать мозги иметь надо, — отозвался Гришка. — А у нее в голове ванильные облака и блесточки.
— Тогда нет.
— Что «нет»?
— Все «нет», — я поднялась. — И тебе пора.
— Янка, не дури… надо заплатить? Заплачу. Вот сколько скажешь… хотя Игнатьев еще та зараза, чистоплюй хренов…
Чем дальше, тем больше его уважаю.
—…но кое-что есть. Или вот свести могу с кем. Протекцию составить. Знакомства правильные многое решают. А то и вовсе ко двору. Хочешь?