Ведьмино яблоко раздора
Шрифт:
Честное слово, мы бы больше обрадовались, если бы в ткань был замотан шмат сала или хотя бы кусок хлеба. Когда неизвестно, сколько времени предстоит блуждать в подземелье – час, два, неделю, а может, придется остаться там навечно, – отсутствие еды угнетает особенно. Но в тайнике лежали драгоценности. Их было совсем немного: золотое яблоко размером с детский кулачок, широкий серебряный браслет и рассыпанные бусы из каких-то красных самоцветов.
– Видать, местные спрятали от контрибуции.
– Татары, – пояснил я.
– Почему татары?
– В Крыму до войны татар было много
– А яблоко тоже татарское? – Федьке оно явно приглянулось. Он мусолил его в руках, как шарик для восстановления моторики.
– Яблоко греческое. У греков есть такая легенда про Троянскую войну. Она из-за яблока раздора началась, – со знанием дела ответил я, оправдывая свои греческие корни. Греческое ли это яблоко или нет, я не знал – мне просто хотелось блеснуть эрудицией.
– Целая война из-за яблока? Так не бывает.
– Бывает. Но мы-то с тобой из-за него ссориться не будем. Забирай его, раз понравилось.
– Чего это я? Ты бери! – возмутился Федька. Он был любитель поспорить и сделать все наперекор.
– Ну, вот. А ты говоришь, война из-за яблока разгореться не может.
– Да оно мне ни к чему. Все равно отсюда уже не выйдем.
– Выйдем! Карта есть, значит, выйдем! Я ее запомнил. Все-таки я штурман. Бери яблоко, да в путь. Нам туда! – бодро сообщил я, указывая направление.
Федька напоследок еще раз пошарил в тайнике и выудил из него какую-то вещицу.
– Гляди, какой штопор махонький! Еще и с круглым набалдашником. Это же неудобно! Тоже небось татарский. У них все не как у людей.
– Бери, пригодится. А то твой нож давно заржавел.
– На черта он мне? Что таким откроешь?
– Как хочешь, вещица занятная, с какими-то узорами. Тогда я возьму. И браслет для Анечки. Ох уж и нагорит ей из-за нас.
На том мы и сошлись – Федьке досталось золотое яблоко, а мне штопор и браслет.
Предложенный мною маршрут, конечно же, нам не помог. Это я только хорохорился, что ориентируюсь в пространстве и вообще в голове у меня компас, как у птицы. На самом деле я не был уверен в выбранном направлении, но раскисать было нельзя. Воодушевление, с которым мы ринулись на свободу, быстро прошло. Не обнаружив развилки, которую мы нанесли на свою «карту», мы поняли, что рассчитывать на нее стоит едва ли. Мы тыкались в стены, как слепые котята, заходили в тупики, но все равно упрямо продолжали искать выход. Уж очень хотелось жить, и, может, поэтому нам все-таки удалось его найти. Какое это счастье, увидеть во тьме луч света! Вконец выбившиеся из сил, мы с Федькой еле держались на ногах, но как только за очередным поворотом забрезжил свет, мы рванули к нему, как спортсмены к финишу.
Уже давным-давно рассвело, солнце поднялось высоко над лесом. Диверсанты ушли, и духу их не осталось. А может, и не ушли, а затаились где-нибудь. Но мы их уже не опасались, теперь у нас была другая забота – как бы не попасть под трибунал.
– Про то, что в пещере заплутали, – ни слова, – сказал я.
– Само собой. Скажем, что диверсантов выслеживали.
– Угу. И упустили. Мало того что из госпиталя ушли, так еще и фашистов прошляпили. То-то особист обрадуется.
– Ну а что ты предлагаешь? –
– Не знаю. Подумать надо.
Мы почти дошли до госпиталя, но ничего путного так и не придумали. Я еще в пещере сообразил, что золотое яблоко до добра не доведет. Матовое, с тонким хвостиком, и неожиданно тяжелое – в нем золота было столько, что хватило бы на три трибунала.
– С цацками лучше не попадаться. Давай их где-нибудь спрячем от греха подальше, – предложил я.
Федька был со мной согласен. Он уже видел, как отправили в штрафбат солдата за невесть откуда появившийся у него червонец.
Место, куда спрятать трофеи, выбирать было некогда, и мы зарыли их прямо под тем же платаном, возле которого стояли.
– Все, с Богом. Авось пронесет, – сказал я.
– С Богом, – сказал Федька, – только не верю я в него.
– А я верю. Иначе я бы сейчас здесь не стоял, а сгорел бы в самолете еще при первом своем боевом вылете.
– Бог есть, я в этом не сомневаюсь, – серьезно сказал дед Лесас. – Это он нас тогда вывел из пещеры и спас от трибунала. Летчики в войну долго не жили, они априори считались смертниками, а я всю войну летал, сто лет мне уже скоро будет, и я все еще жив. Я вот что думаю. Там, в небе, к Господу ближе, и он слышит лучше, надо только просить. Я и просил, умолял оставить в живых, когда падал в подбитом самолете. А другие стеснялись просить, нательные кресты прятали. Потому что в Советском Союзе нельзя было быть верующим, верующих не принимали ни в партию, ни в комсомол.
Антонис был с дедом согласен. Он сам штурман с пятнадцатилетним стажем, всегда знал, что, когда поднимаешься в небо, становишься ближе к Богу. И от этого Бог спрашивает с него больше, чем с других.
Яся не понимала, нашли преступника или нет. В полиции им ничего толком не объясняли, только вызывали к следователю и задавали вопросы, по которым они потом всей семьей строили собственные версии и догадки.
Николай, оказывается, Аиду не убивал, в ее смерти виновен другой человек – так Ясе сказала Дарья Альбертовна. К ним на Песчаную приходил капитан. Он предъявил для опознания фоторобот какого-то мужчины, которого видели в Разметелеве незадолго до смерти бабушки. Ни Дарья Альбертовна, ни Тома его не опознали. Может, он вовсе ни при чем; приехал в поселок по своим делам и к их дому даже не приближался, а может, это и есть преступник. А то, что его никто из Лакришевых не видел, еще ни о чем не говорит – на то он и преступник, чтобы действовать осторожно.
– А какой он, этот мужчина с фоторобота? – спросила Яся. Ей уже звонили из розыска, чтобы она пришла к капитану Зозуле для беседы. Тоже ведь предъявят фоторобот для опознания, так что представится возможность полюбоваться на этого красавца. Но это будет завтра, в десять утра, а узнать хочется сегодня.
– Да такой… нестарый – годов ему где-то тридцать пять. Лоб у него высокий, лицо интеллигентное, но не как у книжного червя. Чувствуется, что мужик крепкий. Симпатичный. Но чернявый – не русский, в общем, – заключила Дарья Альбертовна.