Ведомство страха
Шрифт:
– Вы слишком часто ее обжуливали, – сказал Роу. Он сел рядом и стал смотреть, как нитки ложатся друг на друга.
– Что вы собираетесь делать?
– Подожду, пока поезд пойдет, а потом дерну стоп-кран.
Вдруг где-то поблизости грохнули орудия – один, два, три раза. Старая дама глянула вверх, словно услышала какой-то невнятный звук, вторгнувшийся в ее тишину. Роу сунул руку в карман Хильфе и переложил револьвер к себе.
– Если вы хотите курить, мне это не мешает, – сказала старая дама.
– Нам надо переговорить, – сказал Хильфе.
–
– Что им даст, если они схватят меня, а фотографий так и не получат?
Роу начал было объяснять:
– Сами по себе фотографии для них не важны. А вы… – Но тут же подумал: нет, важны. Откуда я знаю, что Хильфе их кому-то не передал? Если он их куда-нибудь спрятал, он мог договориться о тайнике с другим агентом… если их и найдет кто-нибудь посторонний, они могут пропасть. – Хорошо, поговорим, – сказал он. В этот миг над Паддингтоном оглушительно заревела сирена. На этот раз зенитки затакали где-то очень далеко – шум был похож на удары кожаной перчатки по гандбольному мячу, – а старая дама все наматывала и наматывала шерсть. Роу вспомнил слова Анны: «Я боюсь, что он будет болтать», и увидел, как Хильфе, поглядев на шерсть, вдруг улыбнулся, словно жизнь все еще могла вызвать у него недобрый смех.
– Я все еще согласен меняться, – сказал он.
– На что вы можете меняться?
– Да и вам хвастать особо нечем. Вы же не знаете, где фотографии.
– Интересно, скоро ли завоют сирены, – сказала старая дама. Хильфе пошевелил кистями рук, обмотанными шерстью.
– Если вы мне вернете револьвер, – сказал он, – я вам отдам фотографии.
– Если вы можете их отдать, значит, они у вас. Зачем же мне с вами торговаться?
– Вы хотите мне отомстить? Что поделаешь! Я-то думал, что вам неприятно впутывать в это дело Анну. Не забудьте, она дала мне бежать…
– Вот, – прервала его старая дама. – Мы почти кончили.
Хильфе продолжал:
– Может, ее и не повесят. Это, конечно, зависит от моих показаний. Наверно, она отделается заключением в лагере до конца войны, а потом высылкой, если вы войну выиграете. С моей точки зрения, – сухо сообщил он, – вы это имейте в виду, она предательница.
– Отдайте фотографии, тогда будем разговаривать. – Слово «разговаривать» было первой уступкой. Роу уже мучительно продумывал длинную цепь лжи, которую он сплетет для мистера Прентиса, чтобы спасти Анну.
Поезд задрожал от взрыва, старая дама сказала:
– Слава богу, наконец-то мы трогаемся. – Наклонившись к Хильфе, она освободила его руки. Хильфе сказал с тайной завистью:
– Вот кому, наверно, весело, так это им наверху!
Он был похож на смертельно больного человека, который прощается с земными радостями; он не испытывал страха, только обиду. Ему самому не удалось побить рекорд злодейства. Погибло всего пять человек, разве это цифра по сравнению с тем, чем могут похвастать те, наверху? Сидя тут, под синей лампочкой, он витал где-то далеко, темный дух его искал себе товарищей там, где убивают.
– Ну, давайте, – сказал Роу.
Неожиданное
– Хотите, я верну вам память?
– Я хочу только одного: отдайте фотографии.
– Не здесь. Не могу же я раздеться в присутствии дамы. – Он встал. – Давайте лучше выйдем из поезда.
– Вы уходите? – спросила старая дама.
– Мы с приятелем решили провести ночь в городе и поглядеть на эту потеху.
– Вот беда, – невпопад отозвалась дама, – носильщики вечно все путают.
– Вы были так добры, – поклонился ей Хильфе, – что ваша доброта меня обезоружила.
– Спасибо, я теперь прекрасно справлюсь сама.
Хильфе шел так, будто он сам командовал своей сдачей в плен. Он гордо шагал по платформе, а Роу следовал за ним, как его лакей. Погоня кончилась, беглецу было некуда скрыться. Сквозь крышу без стекол видны были красные звездочки разрывов, они вспыхивали и гасли, как спички. Раздался свисток, и поезд медленно тронулся, покидая темный вокзал; казалось, он спасается украдкой; за его отходом следили только они двое и несколько носильщиков. Буфеты были заперты, на пустой платформе сидел пьяный солдат и в одиночестве блевал себе под ноги.
Хильфе повел Роу по ступенькам вниз в уборную, там было совсем пусто, даже служитель ушел в убежище. Орудия грохотали, кругом был только запах дезинфекции, сероватые раковины и маленькие объявления о лечении венерических болезней. Приключение, которое рисовалось ему таким героическим, заканчивалось в мужском сортире. Хильфе поглядел в зеркало и пригладил волосы.
– Что это вы делаете? – спросил Роу.
– Прощаюсь. – Он снял пиджак, словно собираясь умыться, и кинул его Роу. Тот увидел марку портного, вышитую шелком: «Паулинг и Кростуэйт». – Фотографии в плече. – Плечо было проложено ватой. – Дать нож? Можете получить свой собственный, – и Хильфе протянул Роу его школьный перочинный нож.
Роу вспорол плечо и вынул оттуда ролик пленки, разорвал бумагу, которой он был заклеен, и вытащил кончик негатива.
– Да, – сказал он. – Это то, что нужно.
– Ну а теперь давайте револьвер.
– Я ничего не обещал, – сказал Роу раздельно.
– Но вы мне его дадите? – спросил Хильфе с тревогой.
– Нет.
Хильфе вдруг испугался.
– Послушайте, да это просто мерзопакость! – воскликнул он, употребляя, как всегда, устарелое словечко,
– Вы слишком много жульничали.
– Ну рассудите сами. Вы думаете, что я хочу сбежать. Но поезд ушел. Или боитесь, что я могу вас безнаказанно убить на Паддингтонском вокзале? Да мне не дадут пройти и ста шагов.
– А зачем тогда он вам нужен?
– Я хочу убежать много дальше, чем вы думаете.
И он сказал совсем тихо:
– Я не хочу, чтобы меня пытали. – Он наклонился вперед, и в казенном зеркале за его спиной отразился пушистый хохолок, который он не успел пригладить.