«Веду бой!» 2012. Вторая Великая Отечественная
Шрифт:
«Штурмы», «штурмы»… Что-то такое вертелось в голове, но припомнить никак не мог. Я тронул за плечо Баскакова и тихонько поинтересовался:
— А что это за штучка такая — «штурм»? Я на сборах последний раз двадцать лет назад был.
— A-а, ничего особенного, — махнул рукой Баскаков. — Обычный МТ-ЛБ с ПТУРСом.
Ну, что же — «куда нам прикажут отцы-командиры…». Хорошо, хоть это дали. Рота, оставив 3-й взвод караулить позицию, погрузилась на броню и, держа возможно более высокую скорость, отправилась совершать здоровенный крюк, чтобы опередить фрицев. Однако когда голова колонны приблизилась к Новоселову, на дороге перед поселком показались несколько мотоциклов. БТР головного дозора прогрохотал пулеметом, мотоциклы тормознули и стали поспешно разворачиваться прямо на шоссе. «КПВТ» прогрохотал еще раз, и один из мотоциклов улетел в кювет. Наша колонна стала рассредотачиваться, броня съезжала с шоссе через кюветы прямо в поле, стараясь обойти Новоселово слева (поскольку справа вплотную к поселку примыкал тот самый паршивый овраг). Пока было неясно, есть немцы в поселке или еще нет, соваться прямо между домов было опрометчиво.
Впереди на шоссе уже были видны грузовики и несколько «артштурмов», начавших сворачивать на боковую дорогу, ведущую в Новоселово. Поспешно высаживая пехоту, наши «коробочки» увеличивали интервал между машинами и открывали огонь с ходу изо всех стволов. Мелькнули огненные хвосты противотанковых ракет, и немецкие самоходки, успев сделать лишь один-два выстрела в нашу сторону, стали выбывать из игры. Как ни странно, более грозным противником оказались 37-мм колотушки, отчаянно затявкавшие со стороны шоссе, скрываясь за невысокой насыпью — низкий силуэт делал их малозаметной целью, и дуэль с ними шла с переменным успехом. Еще две наших «коробочки» были подбиты, а два БТР отделались дырками в бортах, не сказавшимися фатально на их боеспособности. Тогда же первые потери понес наш взвод — был тяжело ранен механик-водитель в одном из БТР-70. И все же совокупная огневая мощь нескольких «КПВТ», 30-мм автоматических пушек и трех «штурмов» сделала
«Коробочки» пошли вперед, солдатики побежали за ними, прикрываясь броней, — вопреки боевому Уставу вообще-то, но когда у фрицев молчит артиллерия, а «фаустпатроны» еще не появились, такое нарушение Устава было вполне терпимо. Уцелевшие фрицевские пулеметчики после пары коротких очередей вынуждены были тут же менять позицию, чтобы не попасть под раздачу, как их менее везучие товарищи. При таком слабом противодействии наша броня подошла к шоссе почти вплотную и в упор расстреливала немцев, укрывшихся за насыпью. Однако многие из них сумели оттянуться назад и скрыться среди зарослей кустарника, росшего по берегам небольшого овражка с маленьким ручейком на дне. Туда отошла даже одна «колотушка», в чем мы и убедились, когда один из «штурмов», разворачивающийся на шоссе, получил в борт один за другим два снаряда. Вспышки выстрелов демаскировали орудие, и на нем тут же скрестились трассы очередей из двух «КПВТ» и одной 30-мм пушки. Немецкое ПТО замолчало и больше нас не беспокоило.
Меня несколько тревожил вопрос — а почему бездействует люфтваффе? Не то чтобы я очень желал свидеться с «Юнкерсами», но ведь зенитного прикрытия у нас, кроме нескольких «стрел», почитай, нет. Я поделился своими сомнениями с ротным, но тот только улыбнулся в ответ: «Не ссы, не прилетят фрицы. Тут они с утра напоролись на три „тунгуски“, потом гвардейцы-истребители из Чкаловска всласть порезвились над аэродромом в Эльбинге. Думаю, некому уже прилетать!»
До вечера мы окапывались и оборудовали позиции для «коробочек». Победоносный вермахт лишь изредка постреливал из винтовок, ховаясь в кустарнике. С нашей стороны им отвечали дежурные расчеты «РПК» и «ПК» и один наконец появившийся в нашей роте снайпер, которого выделил нам от своих щедрот комбат. Хуже было тем, кто остался у Мамонова — тех время от времени пытались накрыть минометчики противника, получая в ответ залпы наших 120-мм минометов, которые им явно приходились не по нраву. 81-мм минометы фрицев замолкали, чтобы через полчаса-час попробовать нас на прочность снова… Второй день необычной войны подходил к концу.
«…Наш батальон штурмовых орудий еще не закончил формирование и должен был оставаться в резервных частях на территории генерал-губернаторства. Однако вечером 22.06.1941 пришел приказ выдвинуть одну батарею — единственную полного состава из всего дивизиона — на позиции севернее Эльбинга (Эльблонг). Этот приказ вскоре стал обрастать самыми невероятными слухами, многие из которых через несколько дней уже не казались столь уж невероятными. В течение вечера и ночи батарея выдвинулась от Эльбинга к Хайлигенбайлю (Мамоново), который, как нам сообщили, был занят русскими. Как такое оказалось возможно? Мы терялись в догадках. Впрочем, нам было не до размышлений — один взвод у нас выдернули и направили куда-то восточнее. В результате в составе батареи осталось всего 14 штурмовых орудий.
Майн Гот! Какое странное ассорти скопилось к утру 23-го на исходных позициях! Там были зенитчики люфтваффе и рота охраны аэродрома из Эльбинга, там были рота морской охраны из Данцига, охранная рота СС из Мариенбурга и какой-то недоукомплектованный пехотный батальон вместе с батареей противотанковых „колотушек“ и батареей полевых 7,5-сантиметровок, которых, как и нас, сорвали из частей резерва. Командовал этой сборной солянкой целый полковник. Утром, постреляв немного из пушек и минометов, наша команда рванулась вперед. Слабое, хотя и ожесточенное сопротивление на окраинах Хайлигенбайля мы смяли быстро, задавив огневые точки русских артиллерией, и уже через полтора часа после рассвета город был под нашим контролем. Русские у северной окраины еще продолжали огрызаться, но поделать уже ничего не могли. Пока нам даже не пришлось пускать в ход наши „штуги“.
В городке мы стали свидетелями всякой необычной ерунды, которая едва не заставила кипеть наши мозги. Когда мы выводили свои „штуги“ на окраину, к шоссе на Кенигсберг, чтобы обеспечить надежную оборону Хайлигенбайля от всяких неожиданностей, мое внимание привлекла группа пехотинцев, сгрудившаяся вокруг киоска с выбитыми стеклами. Из середины этой компании раздавались отборные ругательства. Подтянувшись в люке на руках, я вымахнул ноги наружу, перекинул их на гусеницу, спрыгнул на землю и подошел к источнику ругани. Вблизи было видно, что пехотный унтер распекает рядовых:
— Вы, свинские собаки, можете хоть до усеру пялиться на этих голых баб! Но если я сказал — копать траншеи, значит, вы уже должны махать лопатками! Гром и молния! Если через пятнадцать секунд я не увижу, как вы исполняете мое приказание…
— Унтер, что здесь происходит? — подпустив в голос строгости, прервал я его.
— Герр лейтенант! — козырнул он. — Эти дырки от задницы, вместо того чтобы оборудовать позиции, устроили себе цирк. Вот, полюбуйтесь — нахватали себе журналы с голыми бабами и вообще распотрошили этот киоск так, как будто он был набит золотом. А если русские сейчас подтянут резервы? Вы же будете у них на виду, как вошь на блюде! — выкрикнул он, снова обращаясь к своим солдатам.
Я посмотрел на журнал, который протянул мне унтер-офицер. В общем, понять этих юнцов, которые, по всему видно, были лишь недавно призваны в вермахт, было можно. Я сам еще ни разу не видел эротических фотографий с таким высочайшим качеством полиграфического исполнения, да еще и в цвете. Грудастые девки на них были почти как живые. Неудивительно, что эти пареньки, призванные откуда-нибудь из восточно-прусской глубинки или вообще из Силезии, нахватали эти журналы в свои ранцы, кто сколько смог, и с живейшим интересом листали их. В гитлерюгенде им, ясное дело, такое чтиво не давали, а дома — тем более.
Но у молодых пехотинцев в руках я заметил не только журналы. Сделав еще шаг вперед, я увидел, как один из рядовых разглядывает предмет, явно напоминающий часы на металлическом браслете, но без стрелок и циферблата. Приглядевшись, я увидел, как за часовым стеклом скачут какие-то угловатые темно-серые цифры. Необычно. Откуда такая штука могла взяться у русских? Стоявший рядом паренек в фельдграу протянул мне еще какой-то предмет:
— Посмотрите, господин лейтенант, какая интересная штуковина!
Я взял этот предмет в руки. Штуковина была похожа на авторучку, но вместо пера на кончике ее торчал заостренный металлический штырек. Приглядевшись, я понял, что штырек венчается не острием, а малюсеньким металлическим шариком.
Рядовой протянул мне журнал, и я провел кончикам этой авторучки по бумаге. Шарик легко заскользил по глянцевой фотографии, оставляя тонкий отчетливый след, не похожий на чернила — влажного блеска не было заметно. Я провел пальцем по линии и она лишь чуть-чуть смазалась.
Тут я опомнился, отдал авторучку пареньку и, приняв уставную стойку, рявкнул:
— Так, орлы! Кончайте развлекаться и выполняйте команду своего унтера! Нечего тут толпиться и изображать из себя мишень для русских! Ну, живо!
Вообще-то унтер прав — это небезобидное развлечение. Насмотрятся юнцы этих фотографий и начнут гоняться за местными девками, вместо того чтобы заниматься боевой работой. Весь порядок пойдет к черту. Так что срочно напомнить им о дисциплине — совсем не лишнее дело.
Унтер, чувствуя мою поддержку, снова рявкнул на свою команду. Пехотинцы явно нехотя, но довольно поспешно ретировалась вслед за своим командиром, а к киоску подскочили парни из моего взвода. У них тоже загорелись глаза при виде остатков того, что не успела растащить пехота.
— Даю вам две минуты — и по машинам! — заорал я. — Кто задержится — пристрелю на месте!
Мои артиллеристы, конечно, в эту угрозу не поверили, но выпотрошили киоск с похвальной быстротой — не то что эти новобранцы из пехоты. Через две минуты наша колонна уже двинулась дальше, и вскоре мы уже развернулись на указанных позициях и приступили к маскировке орудий. Шустрые ребята из 1-го обоза успели наведаться в близлежащий магазин и вскоре появились на позициях нашей усеченной батареи. В результате мне пришлось наблюдать зрелище, подобное тому, что я только что видел у киоска. Но на этот раз толпу образовали мои ребята.
Из магазина добытчики из обоза во главе со старшиной батареи обервахтмайстером Генрихом Гайцальсом (ну и фамилия у него — прямо под стать должности!) (Geizhals — скряга) приволокли немало диковинок в каких-то странных мешочках из необычайно тонкой клеенки. Там были пестрые продолговатые картонные коробки с нарисованными на них яркими фруктами и с маленькими отвинчивающимися крышечками наверху. Когда крышечки отвинтили, внутри оказались фруктовые соки.
Но мои солдаты более всего впечатлились огромными (чуть ли не двухлитровыми!) коричневыми бутылями, сделанными из какого-то материала, коричневым цветом и прозрачностью напомнившего стекло пивных бутылок, но оказавшегося довольно упругим на ощупь. В бутылях оказалось пиво, и тут же послышались голоса:
— А что, неплохо бы огреть одну такую бутылочку за раз!
— А еще лучше — парочку! —
Мне пришлось охладить пыл своих подчиненных:
— Так, никакого пива до темноты! Вот вечером можете принять немного — за нормой я сам прослежу!
Не хватало мне еще, чтобы мое воинство упилось и с пьяных глаз не могло дать должный отпор русским!
Не менее странными были металлические консервные банки, увенчанные небольшими колечками из мягкого металла. После нескольких попыток кому-то удалось за это колечко выдрать металлическую крышку из банки, оказавшейся весьма тоненькой. Из банки хлынуло пиво. Опять?! Мне тут же предложили попробовать. Пиво как пиво, но не лучшее, на мой вкус. Присмотревшись к банке, я увидел надпись — „Stella Artois“. Что за дурная мысль пришла в голову этим бельгийцам — запихивать пиво в консервы? До них до такого извращения додумались только американцы. Да и с каких это пор бельгийцы стали продавать свое пиво большевикам?
— А это персонально для вас, герр лейтенант! — старшина батареи протянул мне мешочек с несколькими бутылками. — Не беспокойтесь, наш риттмайстер уже пробует свои подарки! — ухмыльнулся он.
Я глянул на этикетку. Ого, французское! А это? Кажется, испанское. А это что? Аргентина? С каких пор эти скотоводы стали торговать вином? И вообще, откуда у русских такие поставки со всего света? А в пакете еще лежало несколько кусков вполне приличного на вид сыра. Неплохо они тут устроились, однако…
Я тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли, и оглядел толпу, собравшуюся вокруг. Пришлось снова рыкнуть и разогнать свое воинство по местам, строго-настрого приказав не шастать по окрестностям. Обещал, что они без трофеев не останутся — пусть молодцы из обоза выделят команду, и она постарается для всех. Но приходилось считаться с тем, что тут все оказалось для нас необычным, и это необычное подстерегало на каждом шагу.
Вывескам на русском языке и населению, говорящему по-русски, мы вскоре перестали удивляться. Но один из допрошенных нами русских, который мог кое-как изъясняться по-немецки, заявил, что сегодня 27 октября 2010 года! В доказательство он предъявил нам газету с этой датой. Он продемонстрировал нам коробочку размером с полпачки сигарет, уверяя, что это телефон, который можно носить с собой и разговаривать откуда угодно, не подключая его к телефонной линии. Чтобы мы убедились в его правоте, он позвонил при нас в туристическую фирму, где он работал, попросил позвать к телефону сотрудника, знающего немецкий, и протянул этот „телефон“ Вилли Вайсбергу, командиру наших разведчиков. После обмена несколькими фразами Вилли воскликнул: „Черт побери! Не знаю как, но эта машинка работает! И мой собеседник тоже уверяет, что сегодня 27 октября 2010 года. Когда же я представился — „фельдфебель Вайсберг“ — он ответил: „А, так вы из бундесвера“. Когда я спросил его: „Что такое бундесвер?“ — он пояснил: „Насколько я знаю, вооруженные силы Федеративной Республики Германия. Или вы из Австрии и служите, соответственно, в бундесхеере?“ Доннерветтер! Это я брежу, или весь мир сошел сума?“
Я лично склонялся к последнему объяснению, но, к счастью, долго задумываться над этим не пришлось, иначе наши мозги могли расплавиться в буквальном смысле слова. С севера к русским подошли подкрепления, и пока они не закрепились на позициях, перерезав нам дорогу к Кенигсбергу, нам приказали атаковать их, отбросить и рассеять, заняв выгодное положение для броска дальше на север. Поскольку русские были усилены легкими танками с длинноствольными автоматическими пушками (и легкие танки русских, и орудия, которыми те были вооружены, производили более мощное впечатление, чем наши Pz II), наша батарея „штурмгешютц“ в полном составе приняла участие в атаке.
Поначалу дело шло неплохо. Автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы русских были бессильны против нашей лобовой брони. Правда, должен сказать, что после попадания очереди из автоматической пушки в маску орудия моего „штуга“ все мы чувствовали себя так, как будто нас засунули в железную бочку и спустили с крутой горы. Вскоре, однако, несколько крайне прытких танков русских сумели выйти нам во фланг, и один за другим два штурмовых орудия были подбиты. Однако и мы не остались в долгу. Несмотря на всю прыткость броневых машин русских, парочку из них наши наводчики сумели подловить. Так что счет был равным.
Все изменилось, когда загрохотала русская артиллерия. Первые же залпы их пушек с нечеловеческой точностью накрыли штурмовые орудия нашей батареи. Вот один „штуг“ разбит вдребезги… Вот второй… Вот в третьем рванул боезапас… С облегчением я воспринял команду на отход, но последним залпом русские уничтожили еще одно наше штурмовое орудие. Шесть машин остались стоять на поле боя. Вслед за нашими уцелевшими „штурмгешютцами“ отхлынула назад и пехота.
От батареи осталось едва полторы роты — восемь „штугов“. Командование решило сформировать боевую группу, придать ей два взвода „штугов“, оставив остальные два в резерве, и направить эту группу в обход позиций противника, чтобы нанести ему удар с тыла. Однако наш маневр вылился во встречный бой с механизированной группой противника, которая тоже, вероятно, направлялась в обход. Русские применили против нас какое-то не виданное ранее оружие. Я увидел в прицел, как с их стороны, казалось, прямо на меня летит маленький, ослепительно сияющий факел. Однако он пролетел мимо, и тут справа от моей машины раздался взрыв. Почти в тот же момент очередь из автоматической пушки русских разбила моей машине гусеницу, и я с экипажем выскочил из своего „штуга“.
Нам еще повезло — шедший правее „штуг“ 2-го взвода горел, и никого из экипажа не было видно. Слева дымился „штуг“ моего напарника по взводу унтервахмайстера Курта Везеринга. А мы, сначала под прикрытием горящей машины Курта, а потом прячась за домиками, сумели добраться до оврага, проходящего южнее поселка, и затаиться там в кустах. Кое-как переждав скоротечный бой, мы с трудом перебрались через овраг, все перемазавшись в грязи, и через полтора часа, грязные с ног до головы, злые как черти, но живые, добрались до Хайлигенбайля. На город спускались долгие летние сумерки».
За что я уважаю армию — тебя даже против твоей воли заставят заниматься полезным делом. Ну, кто на гражданке заставил бы меня вскочить в шесть утра и помчаться бегать или делать зарядку? Никто. А самому — точно лень. Да и спать охота. Зато сейчас пробежался метров восемьсот и с удовольствием немного размялся. Больше не успел — вызвали. Пришлось оставить за себя лейтенанта Игоря Крупнова и сержанта Виталия Воробьева. Пусть следят за порядком, на завтрак группу сводят, оружие почистят, инструмент рабочий на складе получат.
Вызвали меня не зря. Оказывается, прибыли экипажи на вертолеты. Ну, наконец-то! Хотя бы свое, авиационное, начальство появится. Появилось, точно. Два вертолетчика-майора, командир звена и его заместитель. Сели с ними разбираться что и как. Разбирались долго. График работ, распределение личного состава, наличие запасных частей, керосин и средства контроля, инструмент… Тем более что поступило еще одно «ценное указание» — подготовить небольшую передовую команду для возможного перебазирования. А тут еще выяснилось, что на один вертолет борттехника так и не прислали. Тогда я немного подумал, потом подумал еще… и записался сам. Типа многостаночником буду. Вот и буду я начальником передовой команды, да еще и бортачом вдобавок. Ведь борттехник — это «не только ценный мех», но и льготная выслуга плюс к уже выслуженному. А вы думали? Как говорилось раньше в шутку: «Уходя с аэродрома, прихвати кое-что для дома!» Так что и выслуга тоже лишней не будет. Война войной, а о мире помнить надо.
После совещания взял пару бойцов, прапорщика и отправился на склад горюче-смазочных материалов получать эти самые смазочные и особо горючие материалы. Традиционный процент сразу ушел кладовщику и его начальнику, остальное отволокли в ангар в мой кабинет и заперли в надежный современный сейф. Такого даже у начфина нет, я себе спецом выписал и сегодня поставил. Иначе ни погреть, ни смазать, ни обезжирить нечем будет, ха-ха-ха.
Наконец-то приступили к основной работе. Начали расконсервацию сразу трех машин. Теперь главное — контроль, контроль и еще раз контроль. Вспомнился по аналогии один дебильный американский фильм, в котором вертолет упал из-за раскрутившегося на тяге винта. Ага, так и дали этому винтику раскрутиться. Все, что может раскрутиться в авиации, всегда должно быть законтрено! Иначе тот, кто этого не сделал, и тот, кто это контролировал, залетят далеко и надолго. Впрочем, может, у них так и положено? Был же еще один фильм, основанный на реальных событиях, о том, как падали «Ф-16» от того, что перетирался провод питания электродистанционной системы управления? Ну как может такое быть, я так и не понял и никогда не пойму. В нашей технике такой провод закреплен на каждом сантиметре, если не миллиметре, половину хомутов смело выкидывать можно, а у них болтается.
— Бараны, бл…!
Не, это я уже не про американцев. Это я про тех «специалистов», с которыми мне работать и работать. А еще и воевать скорее всего. Надо же ухитриться перепутать разъемы! Блин, а лейтенант куда смотрел! А борттехник где? Придется поговорить с ними «на вы», то есть выучу, высушу и выпрямлю. Ох, блин, еще байонет поворотный сломали, один разъем полностью менять надо, и блоков таких запасных нет. Придется разъем ремонтировать. Вот прапорщику и инструмент в руки. Честно говоря, СНЦ — разъем для ремонта удобный, если, допустим, ножку одну контактную поменять — проблем нет. Паять не надо, специальной приспособой обжал провод в ножке, другой ее на место вставил — и все. Но тут-то их больше пятидесяти! Попробуйте повторить одно и то же пятьдесят раз, не перепутав абсолютно одинаковых проводков и не сбившись в размещении ножек. Одно неправильное соединение — и можно прощаться с блоком.
— Прапорщика Еремина вызвали?
— Так точно, тарщ майор, сейчас будет.
— Значит, так. Как прибудет — за ремонт. А вы, «работники ножа и топора» — по два наряда на уборку. Понятно?
— Тарщ майор, а вопрос можно? — это рядовой Бабинов, он из студентов, да еще и платников. Хитрожопый до ужаса. Но на всякую хитрость мы всегда можем ответить армейской беспринципностью.
— Можно, если хотите задать.
— Тарщ майор, а в уставе нет такого наказания…