Веду бой! Смертный бой
Шрифт:
Собеседники слушали меня, не перебивая.
Я продолжил:
— Потеряны шведская и норвежская руда, румынская нефть, а к сегодняшнему дню в стране не осталось ни одного крупного завода по производству синтетического горючего. Есть большая вероятность, что швейцарские банки закроют германские счета, в Швеции уже закрыты все счета в рейхсмарках.
— Хорошо, ваша информация только дополняет известную нам картину, но что вы хотите от нас? — спросил старый банкир.
— Ничего, меня только попросили обрисовать текущую картину, — ответил я. — Единственное, что хочу добавить, в Федеральной
Из финансового лабиринта меня выведет все тот же клерк. Приближался вечер, и я спешил домой, чтобы успеть поужинать до того, как за мной придет автомобиль.
Вспоминая выступление перед банкирами, я сам удивлялся своему красноречию. Данные по экономике мне передали из экономического отдела СД, как и сам текст. Разведка поработала на славу, информация о счетах в Швеции была новостью для банкиров.
Какой я молодец, что дал Урсуле не рейхсмарки, а доллары.
Так я шел домой, мысленно поглаживая себя по голове за хорошо выполненную работу.
Подойдя к дому, я понял, что не попробую ужин, приготовленный для меня фрау Мартой.
Рядом с автомобилем стоял Оскар и нервно поглядывал на часы.
— Быстрее, Петр, нам срочно нужно быть в Боргсдорфе.
— Что случилось? — уже в машине спросил я.
— У нас нет самолета, — прорычал Штайн. — Толстозадая душка Геринг не придумал ничего лучше, чем собрать все, что летает, и послать бомбить Кёнигсберг. Он хотел оправдаться перед Фюрером за «Вольфшанце» и Рейхсканцелярию. Русские сбили все, что послал на них этот урод, а вечером начали утюжить все аэродромы на северо-востоке Рейха. У нас больше нет люфтваффе.
Не отрываясь от управления автомобилем, он вытащил сигарету и закурил.
— Планы меняются, Шелленберг приказал возвращаться в Боргсдорф.
Мне стало очень неуютно на мягком сиденье, за спиной отчетливо ощущалась старуха в черном плаще, с косой.
Увидев мое состояние, Оскар улыбнулся:
— Не бойся, операцию не отменяют.
Я слишком глубоко вляпался, чтобы попытаться выйти из игры. Мне надо было попросить Оскара вывезти меня из Берлина, но, возможно, и это предложение было ловушкой, ведь он был не один. Ну и ладно, пускай все идет, как идет, я откинулся на сиденье и задремал.
В кабинете Шелленберга нас ждал Гейдрих.
— Господа, — начал он. — Ваш вылет назначен на час ночи, сейчас вы получите мои письменные инструкции. После прочтения их необходимо уничтожить. К полуночи вы должны быть полностью готовы.
Я и Штайн получили плотные бумажные конверты и прошли в отведенные для нас кабинеты.
В инструкции Гейдрих повторял все то, о чем он мне говорил день назад.
В кабинет вошел Шелленберг, он выхватил из моих рук бумагу, на обратной стороне написал пару строк заранее приготовленной ручкой. Он повернул листок так, чтобы я прочитал: «Согласен на все при гарантии сохранения жизни и свободы».
Затем Шелленберг скомкал бумагу, и, бросив ее в пепельницу, поджег. Когда огонь потух, он тщательно растер пепел и произнес, глядя на меня:
— Михайлов, вы должны понимать всю сложность нашего положения, поэтому вам необходимо в точности исполнить все полученные инструкции. Для гарантии вам и Оскару будут переданы контейнеры с микропленкой для последующей передачи соответствующим органам в Москве, при малейшей вероятности попадания контейнера в немецкие руки он должен быть уничтожен. В нем доказательства искренности намерений обергруппенфюрера.
К полуночи я выглядел как настоящий турист: замшевый пиджак, джемпер, широкие брюки с гольфами на выпуск и ботинки на широкой подошве, ансамбль венчала клетчатая кепка. Рядом стоял Штайн точно в таком же наряде.
— Господа, пилоту вы можете доверять, он доставит вас по месту назначения, — сказал Шелленберг и передал нам контейнеры, больше похожие на крупные портсигары. К моему контейнеру пластырем была прилеплена маленькая коробочка.
Самолет уже ждал нас, это был выкрашенный в черный цвет «Шторьх». Летчик поздоровался с нами, и мы влезли в тесную кабину. Мотор завелся сразу, и мы после небольшой тряски взлетели.
Питер встретил нас нормально — бардак уже начал упорядочиваться, а потому на взлетном поле мы сидели от силы часа полтора, пока высокое начальство решало, что с нами делать. Мы были не в обиде — слушали большую новостную программу имени тандема об обстановке на фронтах.
Японцы своего посла слушать не стали — ну кто бы сомневался, ага — а потому останавливать наступление и не подумали. И сейчас веселье в районе Хабаровска стоит такое, что мама не горюй. Если внимательно подумать над недоговорками, наверху уже на полном серьезе рассматривали необходимость профилактического применения ядерных аргументов. Хотя это вряд ли. Скорее всего, закончится чем-то вроде Халхин-Гола — разве что масштабы побольше. Учитывая, что китайские погранцы перед своим интернированием успели навешать Императорской Армии люлей — запала у самураев надолго не хватит. Да и «папы» у нас наверняка еще есть.
На западе Вермахт окончательно встал. Судя по всему, в их войсках начала с пожарной скоростью распространяться эпидемия гриппа. Плюс переброшенные на помощь белорусам войска вступили в бой.
Видимо, для поднятия настроения и морального духа населения по радио даже допрос какого-то пленного прокрутили, одного из выживших после применения «Смерчей» в районе Гродно. Молодой парень (что было отлично слышно по голосу) едва ли не заикался.
Неудивительно. Говорят, после «катюш» люди с ума сходили, а тут…
— Санек! Сча комроты подтянется, он транспорт выбил.
— Ништяки. Только это, Леш, я сейчас уже не Санек, а товарищ сержант, помнишь?
— Так точно, товарищ сержант!
Интересно, что это будет. «Шишига» или что-нибудь вроде… «Газели», мать ее за ногу. Офигеть. «Рота едет на „Газелях“, роте теперь по фигу». Мда. Надеюсь, что хоть к фронту мы не на этом попрем.
— Любцов!
— Товарищ капитан! — вытягиваюсь в струнку. Надо же, не забыл еще.
— Чего так на транспорт смотришь? — комроты у нас мужик нормальный, успел я это понять за недолгие часы полета и ожидания. Тем более что кроме него офицеров больше не было. Было семь сержантов и один бывший прапорщик. Ничего, прорвемся.