Ведун Сар

Римские обыватели зализывали раны, нанесенные им вандалами Гусирекса, а потому практически не заметили конных варваров, спокойно проехавших по мощеным улицам города. Варваров было немного. Две тысячи закованных в железо готов без труда разогнали три десятка вагилов, выставленных для охраны, и почти без помех заняли императорский дворец. Дворец во время минувших трагических событий был разграблен подчистую, однако продолжал оставаться в некотором роде символом власти. Так, во всяком случае, казалось Эмилию, потрясенному наглостью готов, превративших обитель римских владык в конюшню для своих лошадей. Сенатор ринулся на Капитолийский холм с горячим желанием пробудить доблесть в сердцах почтенных мужей. Увы, патрикии, облаченные в белоснежные тоги, не рискнули собственноручно изгнать из города и дворца утомленных долгим переходом готов. Тем не менее они все-таки приняли единственно возможное, по мнению Скрибония, решение и отправили в величественное здание, построенное еще при императоре Юлиане, делегацию в составе двух сенаторов, одного префекта анноны и одного комита свиты. Достойные римские мужи были так напуганы, что не осмелились выделить им для сопровождения вагилов. Для посланцев Римского Сената в городе не нашлось ни лошадей, ни приличных колесниц. Лошадей пустила под нож голодающая чернь, а колесницы были приведены в негодность вандалами, ободравшими их позолоченные украшения. После ухода вандалов в Вечном Городе верховодили головорезы, поднятые кровавой волной с городского дна, а потому вечерние прогулки становились небезопасны. Впрочем, префекта анноны Афрания два дня назад ограбили среди бела дня напротив Одеона, на глазах у многочисленных свидетелей, равнодушно наблюдавших, как с достойного мужа сдирают тогу и украшения. Афраний буквально вибрировал от возмущения, когда рассказывал своим спутникам об этом прискорбном во всех отношениях происшествии.

— Могли и убить, — вздохнул Скрибоний и скосил выпученные с рождения глаза на триумфальную арку императора Трояна, где как раз сейчас кучковались подозрительные по виду люди.

У сенатора Эмилия брать было нечего. Вандалы настолько старательно обчистили его дом, что там, кроме голых стен, не осталось практически ничего. Гордому патрикию пришлось обращаться за помощью к высокородному Туррибию, иначе ему скоро нечем было бы прикрыть срам. И надо отдать должное бывшему комиту тайных агентов императора Гонория, он не бросил старого знакомого в беде и предложил ему на выбор целый ворох одежды, достойной императора. Туррибий был богат, от нашествия вандалов почти не пострадал, а потому мог себе позволить широкие жесты.

— Туррибий — предатель, он служит Гусирексу, — сказал толстый комит Дидий таким тоном, словно сделал открытие.

Сенатор Скрибоний в ответ лениво пожал широкими плечами. В отличие от низкорослого и раскормленного Дидия Скрибоний обладал внешностью истинного римского патрикия. Он был довольно высокого для римлянина роста, сухощав и ловок в движениях. К сожалению, при таких завидных данных сенатор не обладал доблестью, достойной его родовитых предков, а потому не пользовался уважением ни у своих коллег, ни у городского плебса. Зато префекту анноны Афранию смелости было не занимать, жаль только, что проявлял он ее не на поле брани, а при финансовых сделках, то и дело запуская длинные пальцы в городскую казну. Божественный Валентиниан обещал его повесить при первом же удобном случае, но не успел привести свою угрозу в исполнение. Петроний Максим оказался расторопнее сына сиятельной Галлы Плацидии и отправил императора на тот свет с такой ловкостью, что привел в изумление славный город Рим. И уж конечно, Афраний занимал далеко не последнее место в рядах заговорщиков, которым, впрочем, так и не удалось воспользоваться плодами своей победы. Мстительный Петроний Максим был убит патрикием Ратмиром на ступенях императорского двора, а нашествие вандалов положило конец честолюбивым устремлениям префекта анноны и сильно подорвало его материальное положение. Афраний в течение трех дней лишился всего, что накопил за долгие годы неустанных трудов на благо Вечного Города. Наверное, в силу этой скорбной причины Афраний с такой ненавистью уставился на варваров, охранявших вход в императорскую обитель, что осторожному сенатору Скрибонию пришлось шепотом призвать своего спутника к порядку. Не следовало раздражать вооруженных до зубов готов на пороге новых событий, возможно еще более страшных, чем те, которые римлянам пришлось пережить в последние три года. К счастью, готы не обратили внимания на вызывающее поведение Афрания и без помех пропустили во дворец посланцев Сената, как только последние заявили о своих полномочиях. Подобное гостеприимство при желании можно было расценивать как успех миссии. Но у Эмилия с этим дворцом были связаны столь страшные воспоминания, что он буквально задрожал от страха, ступив на его ступени, еще не отмытые от крови несчастных жертв мятежа. Рослый рыжеватый гот проводил гостей в императорские покои, где их поджидал немолодой человек с лицом, изрезанным морщинами, и небольшими умными глазами.

— Высокородный Авит! — ахнул от удивления сенатор Эмилий.

Разумеется, комита агентов узнали все. А Эмилий даже припомнил, что именно этому невысокого роста, узкоплечему человеку префект Аэций поручил склонить готов к сотрудничеству с империей едва ли не в самый тяжкий для Рима час, когда гунны Аттилы уже стучались в его ворота. И надо отдать должное Авиту, он сделал даже больше, чем от него ожидали. Враг Рима и верный союзник кагана рекс Турисмунд был убит в результате заговора, а на его место встал родной брат покойного рекс Тудор, настроенный в отношении империи куда более лояльно. Комит агентов за свою деятельность на благо Рима был достоин самой высокой награды, но, к сожалению, вручать ее было некому. Обезглавленный и опозоренный Вечный Город ныне слишком слаб, чтобы с достоинством приветствовать нового героя. Справедливости ради следует отметить, что высокородный Авит о незавидном положении империи знал не хуже посланцев Сената, а потому не стал предъявлять патрикиям завышенных претензий.

— Сожалею, благородные мужи, но угостить мне вас нечем, — сухо произнес Авит, жестом приглашая гостей садиться. Почти вся мебель во дворце была разнесена в щепы, но кое-что готам удалось собрать в помещениях для прислуги. Сенатор Эмилий с готовностью опустился на грубо сработанную скамью рядом с толстым Дидием и с интересом уставился на Авита, стоявшего посреди зала в глубокой задумчивости. Помещение, некогда вмещавшее сотни светских и военных, было великовато для пяти патрикиев, но тут уж ничего не поделаешь. Для пиров и задушевных бесед время сейчас не самое подходящее.

— Я приехал в Рим, чтобы предложить свои услуги Высокому Сенату, — заговорил наконец Авит после долгого молчания.

— В качестве кого? — насторожился сенатор Скрибоний.

— В качестве императора, — сверкнул глазами в его сторону расторопный комит агентов.

Эмилий при этих словах ахнул и тут же зажал рот ладошкой. Впрочем, никто из присутствующих не обратил внимания на оплошку сенатора, достойные римские мужи с великим трудом переваривали предложение высокородного Авита, коего совсем еще недавно в свите божественного Валентиниана за глаза называли Мышонком. И вот теперь этот Мышонок полез в императоры. А ведь Авит, не в обиду ему будет сказано, не мог похвастаться ни родовитостью предков, ни громкими победами, одержанными во славу Великого Рима, ни высоким положением. Никто прежде из патрикиев и слыхом не слыхивал, чтобы комиты агентов выходили в императоры.

— У Высокого Сената есть другой претендент на власть? — холодно спросил Авит, от внимательных глаз которого не ускользнуло замешательство гостей.

Претендентов на божественное величие в Вечном Городе всегда хватало, но ни один из них по большому счету не обладал ни силой, ни разумом, достаточными для того, чтобы вернуть империи уважение соседей. Сенатор Эмилий перебрал в уме едва ли не всех своих знакомых и с ужасом обнаружил, что среди них нет человека, пригодного для выполнения столь ответственной и трудной миссии. За исключением разве что надменного дукса Ратмира, сына матроны Пульхерии. Но этот полуварвар обладал столь крутым нравом и до того уже успел напугать почтенных римских мужей, что его почти неизбежного прихода к власти ждали с таким же ужасом, как конец света.

— А почему бы и нет? — вслух произнес Эмилий, кося настороженными глазами на своих спутников.

— Хотелось бы все-таки знать, высокородный Авит, какими силами ты располагаешь, — пробурчал Скрибоний, недовольный легкомыслием старого друга.

— Десять легионов под командованием моего зятя дукса Майорина находятся в двух днях пути от Рима, — спокойно произнес Авит. — Еще пятнадцать легионов, набранных в Галлии и Норике комитом Эгидием, подойдут к Вечному Городу через два месяца. Кроме того, я заручился поддержкой рекса аланов Страбона и рекса готов Тудора. Думаю, этого будет достаточно, чтобы навести порядок как в Риме, так и в Италии.

— А как же Галлия? — напомнил рассеянному комиту агентов Афраний.

— Всему свое время, — окрысился Авит в сторону префекта анноны. — Не надо хотеть слишком многого, патрикии. Причем сразу. Империя находится в тяжелейшем положении, а потому и от меня, и от вас потребуются гигантские усилия, чтобы удержать ее от развала. Еще одной гражданской войны Рим не переживет. Именно поэтому я отдал приказ Майорину разгромить легионы Ратмира, а самого мятежного дукса либо убить, либо доставить в Рим в оковах. К сожалению, Майорин выполнил мой приказ только наполовину: легионы Ратмира разгромлены, но он сам успел скрыться. Надеюсь, Высокий Сенат одобрит мои действия, направленные во благо Рима.

Что касается Ратмира, то здесь Авит мог, конечно, рассчитывать на поддержку родовитых римских мужей, ибо сын благородной Пульхерии если и был популярен в Риме, то только среди черни и матрон, кои относились к этому наглому красавчику с неизменной благосклонностью. Сенатор Эмилий был вдов, а потому спокойно взирал на похождения любвеобильного дукса, а вот, скажем, сенатору Скрибонию было что предъявить расторопному полуварвару. В любом случае римские патрикии с радостью восприняли весть о разгроме легионов Ратмира, которые таили в себе нешуточную угрозу для Рима. Ибо не приходилось сомневаться, что сын Пульхерии рано или поздно двинет три тысячи своих головорезов на Вечный Город, и без того разоренный вандалами.