Ведун Сар
Шрифт:
— Ты, видимо, запамятовал, высокородный Эмилий, что Климентина единственная дочь комита финансов Феона, человека далеко не бедного. И эта женщина не настолько проста, чтобы выпускать золото из своих рук.
— Но если благородная Климентина не хочет делиться со своими сыновьями, то с какой стати она станет делиться со мной?! — возмутился Эмилий.
— Я разговаривал с матроной, комит, она согласна оплатить твои долги. Мне очень жаль, дорогой друг, но твои кредиторы не желают больше ждать. Если мне не изменяет память, то ты должен этим кровососам сто пятьдесят тысяч денариев? Боюсь, они отсудят у тебя все имущество. А по законам империи, как ты знаешь, человек, лишенный имущества, не может занимать высокий пост. Конечно, новый император к тебе расположен, но божественный Авит еще только утверждается в своем новом статусе, а потому
Эмилия кинуло в холодный пот. Он наконец осознал весь ужас своего положения. Если не жизнь, то карьера могли закончиться в один миг по мановению руки зловредного паука, которого он по глупости считал своим другом.
— У тебя такой вид, высокородный Эмилий, словно я предложил тебе в жены Горгону Медузу, — засмеялся Туррибий. — А ведь этой очень расположенной к тебе женщине еще не исполнилось сорока лет, и ее красотою до сих пор восхищается Рим.
— Знать бы еще, что она потребует за свою доброту, — зло процедил сквозь зубы комит нотариев.
— Душу, — неожиданно произнес безумный Паладий и вновь погрузился в сладкий сон.
Эмилий вздрогнул от ужаса и отвращения, а Туррибий лишь пожал плечами в ответ на затравленный взгляд, брошенный в его сторону загнанным в угол претендентом на семейное счастье.
— Возможно, наш провидец ошибся в этот раз. Но в любом случае, Эмилий, я бы на твоем месте держался настороже. И не давал этой женщине невыполнимых обещаний.
Бракосочетание комита Эмилия с матроной Климентиной повергло многих достойных и родовитых мужей в изумление. И отнюдь не пышностью церемонии. Венчание как раз прошло скромно, да и пир, данный по этому случаю, не поражал воображение. Удивляло другое — зачем вообще Эмилию понадобился этот во всех отношениях странный семейный союз? Ибо репутация благородной Климентины была такова, что пальцем в ее сторону не показывал только ленивый. А многие открыто называли вдову Валериана потаскухой и сводней. О ее порочной связи с почившим императором Валентинианом знали все, и отрицать эту связь не представлялось возможным по одной очень важной и простой причине — старший сын Климентины, восемнадцатилетний Либий Север, был как две капли воды похож на умершего императора. Не было сомнений и по поводу ее младшего сына Марка — вылитый дукс Ратмир. А в дополнение ко всем неприятностям, выпавшим на долю несчастного Эмилия, по Риму прошелестел слушок, что комит нотариев впал в ересь. Возможно, даже продал душу дьяволу или демону. При этом сторонники скандального во всех отношениях предположения ссылались на бывшего сенатора Паладия, несшего в очередной раз околесицу.
— Стыдись, Афраний, — возмутился навету на старого друга благородный Скрибоний. — Не стоит повторять всякий вздор за сумасшедшим. Экое, право слово, событие, брак вдовца и вдовы!
— Тем более — вдовы богатой! — поддержал префекта Италии комит финансов Дидий.
— Паладий утверждает, что видел все собственными глазами, — обиделся на отповедь Афраний. — Якобы демон обвенчал Эмилия и Климентину в подвале дворца Туррибия раньше, чем они предстали перед алтарем.
— По-твоему, епископ Лев спустил бы такое непотребство? — с сомнением покачал головой Дидий. — Он проклял бы Эмилия раньше, чем тот заикнулся о венчании.
— Так ведь не Лев венчал новобрачных, а отец Викентий, — хитренько улыбнулся Афраний. — И сделал он это по настоятельной просьбе высокородного Туррибия.
Падре Викентий был клириком невысокого полета и сомнительной репутации. Ходили упорные слухи, что он сын епископа. Что являлось, разумеется, чистейшей ложью, ибо такого благочестивого пастыря, как монсеньор Лев, разгульный Рим еще не знал. Тем не менее Лев Викентию покровительствовал, и отрицать этого не мог никто, включая упрямого Скрибония.
Возможно, слухи продолжали бы множиться, бросая тень на репутацию уважаемых людей, если бы им не положил конец, сам того не желая, божественный Авит. Едва ли не первым своим указом он назначил Эмилия главой миссии, отправляемой Римом в Константинополь. От успеха этого посольства зависела судьба очень многих людей, не говоря уже о судьбе империи, а потому внимание сплетников сразу же переключилось на обсуждение этой очень важной темы. Божественный Маркиан, несмотря на свое темное происхождение, был крепким орешком, о который обломал зубы сам Аттила. Да и положение Византии не шло ни в какое сравнение
— Связан Эмилий с демонами или нет, этого я утверждать не берусь, — вздохнул префект Рима, — но в том, что он близок к Туррибию, сомнений у меня нет. А кто такой Туррибий, я думаю, тебе известно, божественный Авит. Сведения о наших переговорах с Маркианом очень скоро достигнут ушей Гусирекса. И этот хитрый вандал примет меры, чтобы не допустить союза Рима и Константинополя.
— Ты не все знаешь, Афраний, — задумчиво проговорил Авит. — Маркиан давний агент князя Верена, я сам в свое время загнал его в силки Гусирекса.
Префект Рима крякнул от изумления, но тут же взял себя в руки. Подобная откровенность императора ко многому обязывала его верных сановников. Во всяком случае, следовало держать язык за зубами и не торопиться с советами, которые могут быть превратно истолкованы божественным Авитом.
— Варвары — вечная угроза для Рима, — задумчиво проговорил Авит. — А противостоять мы им сможем, только объединив усилия. Вот только с кем, Афраний? В Константинополе заправляют франки магистра Аспара, и даже смерть Маркиана ничего практически не изменит в этом раскладе. Именно поэтому я назначил главой миссии комита Эмилия. Он будет торговаться с Маркианом и Аспаром за Илирик, но куда более важную задачу я возлагаю на тебя, Дидий, и на комита Эгидия. Вы должны найти в Константинополе человека, для которого Римская Слава — не пустой звук.
— Найти можно, — осторожно прокашлялся Дидий, — но, боюсь, ему свернут голову раньше, чем он успеет заявить вслух о своих правах.
— Риск, — согласился Авит. — Но иного выхода у нас нет. Пока варвары властвуют в Константинополе, Великий Рим обречен на поражение.
Дукс Галлии, высокородный Эгидий, если и был похож на своего отца, божественного Авита, то разве что глазами — небольшими и цепкими. Это был человек среднего роста, обычного телосложения, с довольно приятным, но невыразительным лицом. В его преданности, судя по всему, император не сомневался. А вот Дидий на месте божественного Авита призадумался бы. По одной простой причине — Эгидий был незаконнорожденным и поэтому не мог наследовать отцу. Пока Авит оставался небогатым комитом агентов, ничего существенного с этой стороны ему не грозило. Увы, власть развращает не только тех, кто ею обладает, но в большей степени тех, кто жаждет ею обладать. А Эгидий, надо полагать, не хуже, но и не лучше других. Для честолюбивого человека оставаться в шаге от вершины и при этом знать, что тебя опередят другие, несмотря на все твои усилия, — это тяжкое испытание. И большой соблазн.
Вместе с Эгидием в зал вошел еще один человек, показавшийся Дидию смутно знакомым. Он попытался вспомнить, где он видел это бледное, словно у покойника, лицо и большие карие глаза, но без особого успеха. На помощь комиту финансов пришел префект Афраний, шепнувший ему на ухо:
— Это Орест, сын магистра пехоты Литория.
Оресту уже перевалило за сорок. Когда-то, лет двадцать назад, он довольно успешно подвязался в свите юного тогда императора Валентиниана. К сожалению для Ореста, мятеж его отца закончился провалом. Магистр Литорий был убит, сенатор Рутилий Намициан казнен в Медиолане, а все прочие участники безумной затеи отправлены на галеры. Ореста ждала та же участь, но сын главаря мятежников сумел вывернуться из рук палачей и пристал к гуннам Аттилы. После смерти грозного кагана Орест затерялся в бурном водовороте событий, но, как оказалось, ненадолго. На поверхность сын Литория всплыл, конечно, не без помощи Авита, искавшего себе союзников в борьбе против Ратмира. Орест, выросший среди варваров, стал находкой для императора.