Ведущий в погибель

Попова Надежда Александровна

– Ересь какая, прости, Господи, – пробормотал Курт тоскливо, развернувшись, и переступил низенький порожек.

Протискиваться сквозь толпу он не стал, остановившись почти у самых дверей и слушая доносящиеся голоса рассеянно; наружу, на все более светлеющий, пропахший кожами и краской воздух, он выходил еще не раз, бесцельно топчась у дверей. Уйти вовсе не позволяли ни совесть, ни репутация, которую надлежало блюсти перед горожанами после той неосторожной проповеди, однако окончания всех полагающихся служб он едва дождался. Что-то шелохнулось в душе лишь единожды, когда подошел миг Причастия; и тут же мысль утекла в сторону, когда вообразилась гамма чувств, что проснулись бы в нем, если б однажды на языке вместо обыкновенного хлебного

вкуса внезапно ощутился бы другой – тот, который фон Вегерхофом, несомненно, был бы воспринят как нечто само собой разумеющееся. Не выплюнуть эту мерзость на пол стоило бы больших усилий. Наверняка это не последняя причина того, что именно сие чудо относится к разряду самых наиредчайших; убеждение еретичествующих таким неоспоримым образом Господь явно придерживал на крайние случаи, предпочитая не испытывать вместо веры желудки своих чад…

Любопытно, как часто подобное ощутимое преобразование случается ради фон Вегерхофа и в каких случаях? И происходит ли теперь вообще, или лишь исключением была та неправдоподобная ночь, когда этот стриг вкусил крови Человека из человеков? «Omnis anima quae ederit sanguinem peribit de populis suis» [127] , сказано было в Завете Ветхом, и вся жизнь фон Вегерхофа показала, насколько это истинно – отвержение от рода людского свершилось, и не законом людским, а законом бытия. По факту. Так же, как принятие иной Крови исторгло его из племени, к коему стал принадлежать. «Истребится из народа своего»; что ж, все верно. Истребится – и уже «нет ни эллина, ни иудея», ни стрига, ни человека, нет ни народа, ни чего-либо вообще, что разделяло бы или связывало с собою, ничего, что могло бы заключить в себе, ибо «qui bibit meum sanguinem in me manet et ego in illo» [128] … Зарок подлинного мастера, прости Господи. Обет покровительства всякому, отведавшему Его Крови – обет, превосходящий собою всё, любое прегрешение и любые обстоятельства…

127

Всякий, поедающий кровь, истребится из народа своего (лат.).

128

Пьющий Мою кровь во Мне пребывает, и Я в нем (лат.).

Стриг покинул церковь одним из последних, вышагнув на паперть неспешно и дыша с таким наслаждением, словно там, за массивными дверями, остался груз камней, до сего мгновения навешанный на его плечи. Вопреки ожиданиям, во внешности его ничто не изменилось – осунувшееся лицо по-прежнему казалось почти прозрачным, а после вчерашних возлияний даже слегка помятым.

– Что пытаешься рассмотреть? – спросил фон Вегерхоф, встретив его испытующий взгляд. – Того, что я получил, глазами не увидишь.

– Утолил? – усмехнулся Курт, и тот кивнул:

– Утолил. А вот у тебя взгляд голодного волка. Имеешь что-нибудь против свинины – с приправами, чесноком и в хрустящей корочке?.. Так я и знал, – кивнул стриг, когда взгляд стал испепеляющим. – До моего дома ближе, чем до твоей гостиницы, да и мое общество, я полагаю, несколько лучше, чем компания твоих соседей. Не говорю «приятнее», это дело вкуса, но полезней – уж это неоспоримо.

– Сейчас я согласен даже на улиток. Даже на сырых. Без чеснока… Вот только твоя резервная мышь навряд ли обрадуется моему явлению. Кстати сказать – отчего любовница самого благочестивого горожанина в такое время пребывает не у праздничной мессы?

– «Любовница» – это ключевое слово, – неохотно пояснил фон Вегерхоф. – Во-первых, она состоит в грешном союзе, а во-вторых, в союзе с таким созданием, что еще хуже. Исповедаться полностью искренне она не может, а это означает, что исполнение ею всевозможных таинств само по себе лишнее прегрешение, посему церковь она вообще посещает редко… С ней довольно сложно.

– Это с тобой сложно, – возразил Курт уверенно. – Я надеюсь, как-нибудь в разгар боя ты не прервешься, дабы прочесть вечерние молитвы, ибо пришел должный час?

– Непременно прервусь, – пообещал стриг беззлобно. – Ибо, если бой будет с кем-то из наших приятелей, да еще и настанет вечер…

– …который не всегда имеет значение, – докончил Курт. – Арвид упомянул «высших», говоря о твоих дневных похождениях, да и не выглядел он особенно ошарашенным подобными сведениями. Я чего-то не понимаю, или это в порядке вещей?

– Это не в порядке вещей, – вздохнул фон Вегерхоф, сворачивая на узкую улочку и брезгливо отступая от полупросохшей лужи. – Однако и не небывалое явление. Высшие – почти легенда; все точно знают, что такие есть, но никто не видел их лично.

– Ходят под солнцем, отсутствует allergia на серебро и прочие прелести… Стало быть, в некотором смысле он был прав. Среди высших ты высший.

– Я мелкота, – возразил стриг коротко. – Щенок. Истинный высший порвал бы Арвида в клочья прежде, чем он осмыслил бы, что происходит. Или приказал бы ему порвать самого себя; причем, сделал бы это, не напрягаясь. Среди низших – да, я чего-то стою… Моя проблема в отказе от некоторых доступных и сравнительно легких способов накопления силы, а также в упущенных десятилетиях. Это плата за избавление. Tout se paye [129] , Гессе.

129

За все надо платить (фр.).

– Сейчас слеза пробьет, – предупредил Курт, и фон Вегерхоф вздохнул, отмахнувшись:

– Еретик. Беспардонный еретик.

– Благоверный сукин сноб. Каковыми, насколько я понимаю, могут являться и ваши высшие? Вот так же каждое воскресенье посещать церкви, участвовать в таинствах… Так?

– Возможно; в пражском гнезде говорили, что такие зачастую живут в городах – живут, как я, не таясь, в свое удовольствие. Ведь им нет необходимости скрывать свои необычности – таковых почти нет, кроме, разве, долгой жизни.

– «В пражском гнезде»… Ты упомянул, что пражское гнездо было уничтожено. А вашего брата там было, как я понял, не двое-трое; стало быть, нет ничего невозможного.

– Еще я упомянул, что там полегла половина зондергруппы, – напомнил фон Вегерхоф выразительно. – И совершить подобное Конгрегация смогла всего лет семь назад, хотя подробности о своем бывшем месте обитания я изложил давным-давно; попросту не было сил и возможностей. Их и теперь немного, и тогда просто повезло – повезло в том, что обитатели гнезда расслабились и не предпринимали должных мер безопасности. Кое-где, к примеру, чтобы создать выигрышную позицию, было достаточно лишь повышибать ставни. А верховный мастер, как мне показалось, и вовсе обрадовался всему произошедшему и смерть принял, как избавление… И все же, повторю, половина из не самых скверных бойцов осталась там. Если ты надеялся подбодриться, вынужден тебя разочаровать.

– Quam belle, – покривился Курт, с облегчением ступая на вымощенную часть широкой улицы, и притопнул ногой, стряхивая комья грязи. – По логике, та же участь ожидает нас обоих.

– Троих, – поправил стриг, и он поморщился:

– Ты всерьез? Александер, да ну, какая она, к матери, боевая единица? Если она умеет разболтать своих приятелей по сословию – вперед, это работа для нее, согласен; но в драке…

– Как-нибудь предложи ей совместную тренировку, – усмехнулся фон Вегерхоф. – Только запасись бинтами.