Веха
Шрифт:
Я всё равно не мог понять, кто же посмеет с нами воевать, если у нас такая уйма народа служит в армии. А какая артиллерия, сколько у нас танков, самолётов, сколько всевозможных дивизий, корпусов и армий. Да и страна наша настолько велика, что помышлять на то, чтобы на нас напасть, мог только сумасшедший.
После того случая с нашим Василём, когда он чуть не поплатился в тридцать седьмом от НКВД, я чётко усвоил, что разговаривать насчёт правильности, или неправильности нашей политики, себе дороже, поэтому не лез ни в какие полемики. Особенно сейчас, когда я стал комсоргом, и членом комитета ВЛКСМ полка. На каждом собрании, особенно выступая, я старался подбирать правильные слова, чтобы меня поняли мои товарищи, и не смогли придраться к ним в спецотделе. Они стали всё больше и больше поручать мне всякие мероприятия, связанные именно с тем, чтобы доносить до людей те принципы, которые диктовали условия, да и политическая обстановка, в которой я стал всё больше и больше разбираться. Именно из-за этого, я стал и переосмысливать своё бытие, понимая то, что ничего не понимаю в том, что делается. И это тоже был прогресс, прогресс для меня самого. Я понял одну истину, что если ты не понимаешь чего-то, то лучше промолчи и просто послушай людей, после чего и постарайся сделать правильный выбор.
Именно эту мою гибкость и заприметили в политотделе, да в отделе пропаганды. Хорошо разбираясь в истории нашего государства, начиная со времён царя Гороха, я отлично понимал, что за одно и тоже деяние, можно было взлететь до небес, а можно было попасть под гильотину. Разница была ощутимой, но реальной. Сколько великих полководцев нашего уже времени оказалось в лагерях на Северах, да на Калыме. Они, как мановению волшебной палочки, превращались из героев нашего времени в изменников Родины и врагов народа. Именно там я и узнал об участи отца того парня, который должен был жениться на моей Ане. Его тоже арестовали и, как врага народа расстреляли, лишив всю семью привилегий, повесив на них всех ярлык врагов народа. В этом случае Ане, да и мне повезло, а сколько истинных большевиков и патриотов своего Отечества полегло от рук НКВД.
После того, как нашего политрука арестовали, на его место назначили его зама, по фамилии Гайдай! Звали его Пётр Абрамович, а родом он был из Одессы. Чистейшей воды еврей, но очень доброжелательный и отзывчивый человек. В звании он был, как и Попов, капитан.
Вызвав меня к себе как-то после завтрака, когда вся наша батарея отправилась на позиции повышать боевую готовность. Прибыв к нему, я доложил об этом, и застыл возле порога, ожидая разговора.
– Проходи, Павел Харитонович! – произнёс он и выкатился из-за стола, так как был похож на колобка.
Сам маленького роста, весь кругленький, и к тому же абсолютно лысый, как колобок. Его, собственно, все и звали в полку Колобком.
Подойдя ко мне, он положил свою руку мне на плечо и, улыбнувшись, повёл к своему столу и усадил на стул.
– Я хочу у тебя спросить, Павел Харитонович, как ты смотришь на то, если партком полка будет тебя рекомендовать стать членом нашей родной, коммунистической партии? – спросил он, внимательно рассматривая меня почти в упор.
От неожиданности я даже поднялся с места, и, покраснев, опустил голову, уткнувшись взглядом в пол. Потом пересилив себя, волнуясь до предела, я поднял голову и посмотрел капитану в глаза.
– Товарищ капитан! – наконец пробормотал я, и продолжил. – Я безумно рад вашему предложению, но у меня есть одно но, и это «но» может, впоследствии, испортить вам вашу карьеру! Дело в том, что моего старшего брата репрессировали, но затем разобрались, что он не виновен и отпустили, но с партии исключили! Вроде всё нормально, но хода ему больше нигде нет, и если это обстоятельство вскроется по какому-нибудь поводу, то вам тогда несдобровать! Понимаете? Вы не обижайтесь, и прошу вас, чтобы вы правильно меня поняли, а стать членом партии я очень хочу! Если всё будет нормально, то к концу службы можно будет вернуться к этому вопросу, а пока я буду тем, кем я есть в настоящее время! Хорошо?
– Интересный ты фрукт, Павел Харитонович! – посматривая на меня, произнёс капитан, и чуть помолчав, отпустил, поблагодарив за откровенность.
Прошёл ровно год после моего призыва в армию, всего лишь год, а до дембеля было ещё два года. Командир батареи обещал мне, что отпустит в отпуск в конце июня, или начале июля месяца на следующий год. Я ждал этого отпуска, как манны небесной.
16.06.2015 год.
Веха!
Разлом!
Часть восьмая!
Что мне нравилось здесь, в Бессарабии, так это то, что был конец ноября, а у них было, как у нас в конце августа, или в начале сентября. Вокруг висел спелый виноград, и мы его поедали столько, что иногда после этого бегали почти всю ночь в туалет. За эту осень мы отъелись помидор, арбузов, дынь и винограда. Совсем недавно убрали подсолнечник, и семечки лежали на токах огромными кучами. Столько семечек я не видел никогда.
Как-то нам принесли почти полный мешок уже поджаренных семечек и угостили нас ими. Отдав нам мешок, два молодых парня помахали нам ручкой и, улыбаясь, удалились. Мы целый вечер щёлкали их, не подозревая подвоха. У нас не было даже мысли, что кто-то желает нас отравить. Семечки были до такой степени вкусные, что мы и не заметили, как съели содержимое этого мешка.
В итоге двадцать человек попали в больницу, трое из нас умерли, а мы, все остальные, мучились около месяца, истощав до невозможности, но выдюжили. Я зарёкся, вообще когда-нибудь есть семечки, достаточно было посмотреть на них, как меня начинало воротить.
После этого случая, НКВД провел огромнейшую работу с местным населением, нашли этих парней, и через три дня расстреляли. Они оказались обычными диверсантами, завербованными, румынскими властями. Население самой Бессарабии очень лояльно относилось к нам, и в основном были доброжелательны, но находились такие, которые плевали вслед нашим солдатам и офицерам. Такие случаи наказывались, но не все получали наказание.
Служба моя вошла в колею, чёткий распорядок дня, режим службы, хоть и был перенасыщен, но всё равно у нас появилось свободное время, и я снова стал почти каждый день отправлять письма домой, Сашке, Василю. Старался как можно больше описывать красоты Бессарабии, не вдаваясь в подробности своей службы, о которой писал только вскользь. Аня тоже мне писала постоянно, и я через день получал от неё письма, в которых она описывала, как растут детки, о домашних делах. Передавала привет от друзей по работе, но никогда не писала о том, что ей тяжело без меня одной с двумя детками. У меня всё хорошо и всё!
Домой я, естественно, об этом случае не писал, зачем будоражить родных, но для себя выводы сделал. Оказывается не все люди, которые улыбаются, и очень доброжелательны, бывают хорошими, скорее наоборот.
В начале декабря наш комбат вызвал меня с лейтенантом и поставил перед нами задачу, чтобы мы определили зону обстрела нашей артиллерии по позициям предполагаемого врага, находящегося по ту сторону реки, а также на нашем берегу. Я стоял с открытым ртом и слушал капитана, не понимая для чего нам наш берег.
Конец ознакомительного фрагмента.