Век невинности
Шрифт:
Все эти мысли, нахлынувшие в столь поздний час, омрачили настроение молодого человека. К тому же Ачер прекрасно осознавал, что сомнениям, зародившимся в его душе, он обязан неожиданному возвращению графини Оленской. Вместо того, чтобы лелеять в душе светлые мысли и безоблачные надежды он, в самый знаменательный период своей жизни, втянут в скандальную историю; всплыли проблемы, о которых он предпочел бы вообще не думать.
«Какое мне дело до этой Элен Оленской?» — проворчал он, погасив огонь в камине и начиная разоблачаться. Ачер и в самом деле не понимал, почему ее незавидная судьба должна хоть как-то влиять на его собственную. Он смутно чувствовал, что треволнения, связанные с его намерением вступить в брак с Мэй Велланд, еще только начинаются.
А
Все было подготовлено к встрече на высшем уровне, — в соответствии с традицией гостеприимных американцев оказывать иностранцам такие почести, словно они члены королевских семей или, по меньшей мере, послы иностранных держав.
Все гости прошли своеобразный «конкурсный отбор». Железная рука Кэтрин Великой просеивала их имена сквозь сито своих предубеждений, и посвященный без труда догадался бы, кто составлял список приглашенных. В него вошли супруги Сельфридж Меррис, которых всегда приглашали на все приемы (уж так повелось!), Бьюфорты, которых нельзя было не пригласить, мистер Силлертон Джексон со своей сестрой Софи (брат сам советовал ей, какие вечера следует посещать). Все это была респектабельная, состоятельная «молодежь»; а чтобы разбавить ее, была приглашена не менее представительная публика — Лоренс Лефертс, миссис Лефертс Рашворт (очаровательная вдова), Гарри Торли, Реджи Чиверс и Морис Дедженит с супругой (урожденной Ван-дер-Лайден).
Старой Кэтрин Мингот и в самом деле удалось блестяще составить список. Все приглашенные принадлежали к узкому кругу знакомых, которые во время долгой Нью-Йоркской зимы часто общались между собой. Они немало ценили общество друг друга.
Через сорок восемь часов случилось невероятное: все, за исключением Бьюфортов и старого мистера Джексона с сестрой, отклонили приглашения Минготов. Отказ был воспринят болезненно еще и потому, что Реджи Чиверс тоже принадлежал к клану Минготов, и все же он не счел возможным присутствовать на этом приеме. Сама по себе форма отказа была просто оскорбительна. Все писали, что весьма сожалеют, но не смогут быть. Они ничем не смягчили свой отказ, как того требовали правила этикета и элементарная вежливость. Они не стали пояснять в своих записках, что у них уже назначена другая встреча, — нет, они просто отказали.
В те дни светские люди Нью-Йорка были наперечет, и все, включая конюхов, лакеев и поваров прекрасно знали, кто куда выезжает и по каким дням. Таким образом, было совершенно очевидно, что приглашенные, приславшие свои отказы, не желают присутствовать на приеме в честь графини Оленской.
Это был совершенно неожиданный удар. Но Минготы, как всегда, спокойно отнеслись к поражению. Миссис Ловелл Мингот поведала в доверительной беседе о том, что случилось, миссис Велланд, а та, в свою очередь, все передала Ньюлэнду. Тот, оскорбленный до глубины души, позволил себе высказать вслух, в присутствии матери, все, что он думает по этому поводу; и та, после долгих внутренних колебаний, не показывая сыну, что тоже взволнована, решила внять его горячим просьбам (она это делала всегда) и, немедленно оценив ситуацию, с двойной энергией приступила к делу. Надев свою серую фетровую шляпу, она сказала: «Надо бы съездить к Луизе Ван-дер-Лайден.»
Нью-йоркское общество во времена Ньюлэнда Ачера напоминало гладкую пирамиду, в которой не было ни единой трещинки и на вершину которой, поэтому, невозможно было вскарабкаться. Эта пирамида стояла на достаточно прочном фундаменте, — он состоял из тех, кого миссис Ачер называла «простыми людьми»; подавляющее большинство представителей уважаемых семейств (Спайсеры, Леферты или Джексоны) вознеслись на ее вершину благодаря тому, что заключали удачные браки и вливались в кланы, которые правили бал.
Общество, как говаривала та же миссис Ачер, уже не то, что было раньше; и в самом деле, где уж тут сохраниться старым добрым традициям, если на одном конце Пятой Авеню обосновалась всемогущая Кэтрин Спайсер, а на другом — Джулиус Бьюфорт!
Устойчивая, но почти не видная с земли вершина этой «пирамиды благосостояния» была представлена тесно сплоченной доминантной группой. В нее входили Минготы, Ньюлэнды, Чиверсы и Мэнсоны. Они сформировали ее активное ядро. Большинство людей склонялось к тому, что именно эти семьи и увенчивают собой нью-йоркскую «пирамиду»; но сама элита (по крайней мере, поколение миссис Ачер) не обманывала себя на этот счет, зная, что в глазах любого человека, сведущего в геральдических вопросах, только самое ограниченное число семей могло претендовать на роль «верхушки».
«И не рассказывайте мне, — говорила миссис Ачер своим детям, — всю эту газетную чепуху о жизни Нью-Йоркской аристократии. Если она еще не выродилась окончательно, то к ней следует относить отнюдь не Минготов с Мэнсонами. О, нет, Ньюлэндам с Чиверсами до нее далеко. Наши деды и прадеды были всего-навсего уважаемыми английскими или голландскими купцами, которые прибыли в колонии, чтобы попытать счастья. Они остались здесь потому, что дело их процветало. Один твой прадед подписывал Декларацию, а второй воевал на стороне Джорджа Вашингтона и дослужился до генеральского чина. После битвы под Саратогой его наградили почетным орденом Генерала Бургойна. Конечно, нашим предкам было чем гордиться, но… их положение в обществе после столь блистательных побед никак не изменилось. Наш Нью-Йорк всегда считался городом коммерсантов, и в нем только три семейства могут похвастать своим аристократическим происхождением».
Миссис Ачер, ее сын и дочь, равно как и остальные жители Нью-Йорка, знали, кто были эти привилегированные люди: Деджениты с площади Вашингтона, чьи предки испокон веков жили в старинном английском родовом поместье и вели свой род от Питсов и Фоксов; Ланнингсы, породнившиеся с потомками графа Деграсса еще до революции посредством заключения выгодных браков, и Ван-дер-Лайдены, прямые наследники первого губернатора Манхэттана, голландца по происхождению.
Из Ланнингсов в живых остались только две старушки. Сестры Ланнингс коротали свои дни среди семейных портретов и старинной мебели стиля чиппендель. Они безмятежно предавались воспоминаниям о днях минувших.
Клан Дедженитов считался довольно внушительным. Семьи, входившие в него, в основном, жили в Балтиморе и Филадельфии. Что же касается Ван-дер-Лайденов, то из них, стоявших выше всех по своему социальному положению, наибольшего интереса, пожалуй, заслуживали супруги Генри Ван-дер-Лайден. С сожалением можно было отметить, что сам род потихоньку угасал.
Миссис Луиза Ван-дер-Лайден до замужества носила фамилию Дедженит, а мать ее была внучкой Колонела Дюлака из семьи с Чэннел-Айленд. Он воевал под Корнуоллом и, когда закончилась война, поселился в Мэриленде вместе со своей невестой, леди Анжеликой Тревенной, пятой дочерью князя Сан-Острейского. Взаимоотношения между Дедженитами, потомками Дюлака из Мэриленда, и их корнуолльскими родственниками, Тревеннами, всегда оставались сердечными и дружескими. Супруги Ван-дер-Лайден неоднократно посещали главу семейства Тревеннов, князя Сан-Острейского, в его родовом гнезде в Корнуолле и в Сан-Остри в Глостере. В свою очередь Его Светлость часто заговаривал о своем намерении почтить их ответным визитом («Княгиня пусть остается дома: она боится Атлантики!»). Мистер и миссис Ван-дер-Лайден проводили время то в Тревенне, своем имении в Мэриленде, то в Скайтерклифе, огромном поместье на Гудзоне, которое правительство Голландии выделило для выдающегося человека, первого губернатора Манхэттана. Теперь его законным владельцем считался мистер Ван-дер-Лайден. А вот их огромный, торжественный особняк на Мэдисон-Авеню почти все время пустовал. Когда супружеская чета возвращалась в Нью-Йорк, она принимала в нем только своих близких друзей.