Век психологии: имена и судьбы
Шрифт:
25.09.29 Бостон
…У американцев изумительные полированные дороги от Атлантики до Тихого океана, цепи автомобилей, необычайно мягко звучащее радио, горячая и холодная вода в каждом из домов страны, чудные вечные ручки, которые заставили забыть простую чернильницу, и идеальные статистические машины.
Америка свысока смотрит на Европу, и журналы приводят смешные картинки «европейское радио», «европейский трамвай», «европейские дома», представляющие Европу отсталой и старомодной страной.
Но что такое средний американец? Кто такой «средний человек» в Америке?
В американской армии было проведено через тестовое исследование три миллиона взрослых людей. Результаты показали средний интеллект 12-летнего ребенка.
Американцы свято верят в тесты.
Американцы практики, и из теста были сделаны немедленные практические выводы. Кинофабрики стали выпускать свои фильмы, ориентируясь на психику двенадцатилетнего ребенка, и фильмы имели грандиозный успех, принося миллионы долларов и затирая фильмы со сложным, продуманным содержанием…
12.10.29 На борту парохода Statendan
Выдержка из письма, которое я получил от американского издателя:
Дорогой сэр! Мы имеем удовольствие предложить наш официальный контракт на публикацию вашей замечательной работы, и если вы согласны…
Издатель никогда не читал моей книги, и я должен поверить ему на слово, если б мне очень хотелось согласиться с тем, что моя книга действительно явлется «most excellent work».
Но я могу быть спокоен и не очаровывать себя ложными надеждами: моя книга – средняя, может быть, приличная работа, и издатель сам не верит тому, что он пишет. Вежливость, преувеличенная до лести, – форма выражения в Америке, и вы поступите неосмотрительно, если будете верить ей.
Мы, советские делегаты, смеясь, так описывали обычную встречу на конгрессе:
Как поживаете? Как я рад встретиться с Вами! Я так много о Вас слышал! Мне так понравилась Ваша прекрасная работа! Кстати, как Вас зовут?
За прошедшие семьдесят лет многое в мире изменилось. Океан теперь можно пересечь за несколько часов. Но любой, кто в наши дни проделал этот путь, готов подтвердить: люди, похоже, мало изменились, и меткие наблюдения психолога нисколько не устарели. А уж что касается кино, то в этом каждый легко может убедиться, просто включив современный телевизор…
По дороге в Америку Лурия заехал в Германию, где вновь встретился с К.Левином, а также с В.Кёлером и другими немецкими психологами. Там он познакомился с Б.В. Зейгарник – ученицей Левина, с которой позже его надолго объединит совместная работа на факультете психологии Московского университета.
30-е годы можно назвать вторым московским периодом в жизни Лурии. Он был очень насыщен событиями разного рода и прежде всего большими научными достижениями. Начало этого периода можно датировать временем первой экспедиции Лурии в Среднюю Азию летом 1930 г.
Дочь ученого, Елена Лурия вспоминает: «Я родилась и выросла среди восточных вещей. Их в начале тридцатых годов папа привез из Средней Азии, куда ездил с психологической экспедицией». Речь тут идет об экспедиции, которая, пожалуй, первой в мировой практике, была не этнографической с элементами психологического исследования, а непосредственно психологической. Задумывая это начинание, Лурия, вдохновляемый идеями Выготского, хотел найти способ продемонстрировать, что все психические процессы имеют историческую природу, – причем продемонстрировать так, чтобы это утверждение звучало не гипотезой, а было бы экспериментально подтверждено. И Лурия вместе с Федором Николаевичем Шемякиным провели два лета, тридцатого и тридцать первого года, в Средней Азии, в кишлаках и джайлау (горных пастбищах) Узбекистана.
Узбекистан – страна великой древней культуры, давшая миру Улугбека и Авиценну, Бируни и Низами. Однако на протяжении веков эта культура оставалась привилегией немногочисленного просвещенного сословия. Основная же масса населения была загнана сложившимися социально-экономическими условиями в состояние глубокой культурной отсталости. На рубеже 20–30-х годов это положение стало резко и радикально меняться. Старая классовая структура общества распалась, во многих деревнях были открыты школы, возникли новые формы производственной общественной и экономической деятельности. Это был период коллективизации сельского хозяйства, борьбы
С жителями кишлаков центральных районов, которые работали в совхозах, войти в контакт не составляло труда: «Совхоз в степи. Вдруг – сберкасса и квасная лавка… Разговор об Америке; Германию и Европу здесь не знают, но знают социализм. Мы пьем чай и долго говорим в ночь… Плов в полночь. Мы – в одной из самых экзотических ситуаций. Намаз, подушки и социализм…»
Жители отдаленных кишлаков к участникам психологической экспедиции относились настороженно, с явным недоверием: «С нами определенно не хотят разговаривать! Чайхана и угрюмое негодование… Я втягиваюсь в беседу. Тысяча небылиц о Германии. Я дарю ножик от бритвы Жилет. Старик идет за паспортом». С жителями горного пастбища поладить было еще сложнее: «Нас снова боятся. При приближении все уходят в горы. Женщина-киргизка и паническая реакция: «Не сглазь ребенка!»
Опыты психологической экспедиции всегда начинались с беседы в непринужденной обстановке: в чайхане, где жители кишлаков проводят большую часть свободного времени, или вокруг вечернего костра на горных пастбищах. Вместо обычных психологических тестов исследования строились на специально разработанных пробах, которые не могли восприниматься испытуемыми как бессмысленные и вместе с тем допускали несколько решений, каждое из которых было бы признаком определенной структуры познавательной деятельности. Постепенно в беседу включались заранее подготовленные задания, которые по характеру напоминали распространенные среди населения «загадки» и составляли как бы продолжение разговора. Запись эксперимента вел ассистент, который старался не привлекать к себе внимания.
Одни и те же психологические исследования проводили с «ичкари» – неграмотными, забитыми женщинами, и с колхозными активистами, ребятами, прошедшими краткосрочные курсы. В основе опытов было испытание на классификацию типа «четвертый лишний», когда надо отбросить один из предметов как несоответствующий трем остальным. Неграмотные кишлачники всегда классифицировали только по ситуационному признаку – например, они никогда не рассматривали топор, пилу и лопату вместе как инструменты, а полено как вещь, к ним не относящуюся. Нет, они объединяли пилу, топор и полено, а лопата была в их понимании «для другого дела, для огорода». Если же испытуемому говорили, что вот один человек сказал, что пилу, топор и лопату можно положить вместе, потому что они инструменты, а вот полено как раз сюда не подходит, то всегда слышали в ответ о том человеке крайне нелестные слова. Однако стоило этим же самым людям пройти хотя бы трехмесячные курсы, поработать в колхозе, как они сразу же начинали классифицировать и по абстрактному признаку.
Примерно те же результаты дало изучение восприятия. На этот раз в дело пошли привезенные из Москвы картинки, которые вызывают оптико-геометрические иллюзии. Выяснилось, что и тут уровень культурного развития определяет все: люди, которым не приходилось до этого рассматривать фотографии и чертежи, кто не привык к изображениям объемных предметов на плоскости листа бумаги, не испытывают зрительных иллюзий, обычных для человека западной культуры. Лурия под влиянием этих экспериментов поспешил послать Выготскому телеграмму: «У узбеков нет иллюзий». Эта телеграмма позже была истолкована совсем в другом – политическом – смысле и послужила одним из поводов для прекращения работы Лурии в Средней Азии.
Выготский с огромным интересом следил за результатами среднеазиатского исследования. В архиве Лурии имеется шесть писем Выготского, которые тот послал ему в Узбекистан. В них Выготский пишет о «ни с чем не сравнимом впечатлении от протоколов», «блестящих результатах, которые заслуживают мировой известности», о том, что эти результаты «более богатые, чем любом этнопсихологическом исследовании… чем у Леви-Брюля».
Лурия, пробыв в Средней Азии несколько месяцев, выучил узбекский язык и позже, через много лет, удивлял коллег тем, что мог говорить в клинике с больным узбеком, которого никто не понимал.