Век
Шрифт:
— Я сама, — сказала она.
Едва дождавшись, когда она снимет одежду, он сбросил полотенце.
— Я так долго ждал этого момента, — вымолвил он тихо.
— Я тоже, — ответила она.
И это была чистая правда.
Час спустя она наблюдала, как он накладывает на свою тарелку лиможского[32] фарфора гору макарон. Они ужинали в маленькой гостиной на первом этаже. Стены комнаты покрывал изумрудный шелк, с потолка свисала великолепная люстра муранского[33] стекла. Над украшенным резьбой камином висела картина Гварди[34]. Сильвия с мечтательной
— Как вкусно, — приговаривал он, отправляя в рот новую порцию, потом в один глоток осушил свой бокал и опять принялся за макароны, пока лакей снова наливал ему вина. — Вкусно...
— Тебе очень к лицу этот костюм, — сказала Сильвия. — Как материал, нравится?
— Угу, — промычал он, кивая.
— Я не знала твоего размера обуви, но завтра мы сможем походить по магазинам. Я бы хотела купить тебе весь гардероб. Но если ты чувствуешь себя неловко, принимая вещи от меня, ты можешь вернуть мне деньги позже.
— Почему я должен чувствовать себя неловко? Я с радостью возьму все, что бы ты мне ни предложила.
Она рассмеялась:
— Отлично! Я люблю делать подарки, особенно тебе.
Лакей убрал опустевшую тарелку Франко, одновременно второй лакей поставил новую, а третий уже держал серебряный поднос, на котором лежали четыре пышных пирога с голубями. Увидев аппетитные пироги, Франко, к изумлению лакея, прямо руками сгреб два из них на свою тарелку.
— Неужели муж все оставил тебе? — спросил он, набрасываясь на пироги.
— Почти все. Его сын, который никогда не имел семьи, погиб в прошлом году в результате несчастного случая. Джанкарло оставил некоторую часть состояния своей дочери, но основная часть перешла ко мне. По-своему, сдержанно, он все-таки меня любил, хотя в последние годы я мстила ему за то, что он сделал с тобой. Во всяком случае, в конце его жизни мы с ним примирились.
— У тебя были любовники?
— Это не принято обсуждать в присутствии слуг.
— Тогда прикажи им выйти.
Немного поколебавшись, она сделала знак слугам. Четверо лакеев поклонились и вышли из комнаты. Сильвия подняла бокал с шампанским.
— Разумеется, — призналась она, — у меня были любовники. Немного, всего несколько за многие годы.
— Князь знал?
— Я старалась быть осторожной, но, думаю, он догадывался.
— И он не возражал?
— Он был намного старше и относился к этому как светский человек.
— Эти твои любовники не были садовниками, как я?
— Нет, но, когда ты работал садовником, между нами ничего не было.
— Но твой муж думал иначе, поэтому-то и засадил меня за решетку! Он не возражал против любовников-господ, но, решив, что жена спит с садовником, нанял мафию разделаться со мной. Вот что я называю самым что ни на есть двойным стандартом.
— Я же не возражаю.
— Поэтому я без всякой неловкости беру то, что ты мне предлагаешь. Я простой человек и не питаю никаких теплых чувств к твоему классу. У меня свои правила поведения.
Покончив со вторым пирогом, он вытер руки о скатерть и улыбнулся Сильвии.
— Видишь ли, я ненавижу твой класс, но люблю тебя. Знаешь,
— Что же ты намерен предпринять?
— Начну издавать социалистическую газету, которая поднимает Италию на борьбу с прогнившей и коррумпированной системой, с двойными стандартами, из-за которых я провел двенадцать лет в тюрьме, пока ты жила во дворце.
Он с вызовом посмотрел на Сильвию, надеясь, что его слова шокировали ее, но Сильвия только улыбнулась:
— Звучит заманчиво.
— Как ты можешь так говорить? Разве ты не понимаешь, что я собираюсь критиковать твой мир, тебя?
— Конечно, понимаю. Наверно, я этого заслуживаю. Но до тех пор стану твоим первым подписчиком и научу тебя хорошим манерам. Пальцы следует вытирать не скатертью, а салфеткой, которая лежит у тебя на коленях. И еще: никто не ест пироги с птицей руками.
— Я говорю о социальной несправедливости, а ты беспокоишься о моих манерах!
— Если бы все люди на свете умели вести себя как следует, в мире не было бы никакой социальной несправедливости, да и войн, пожалуй.
Он вгляделся в ее прекрасное лицо.
— Наверное, мне еще многому предстоит у тебя научиться, правда? — спросил он.
— Нам обоим нужно учиться друг у друга.
— Знаешь что? — Он улыбнулся. — Мне нравится быть твоим любовником.
* * *
В течение следующей недели он арендовал каретный сарай, купил подержанный печатный пресс, нанял голодавшего без работы наборщика-печатника, поставил для себя в задней части сарая складную кровать и взялся за выпуск первого номера четырехстраничного еженедельника «Либерта». Этот номер появился на римских улицах через неделю и был встречен полным равнодушием публики, частично из-за маленького тиража (около 5 тысяч экземпляров), но также и потому, что наполовину опустевший Рим погрузился в летнюю дрему. На первой полосе Франко напечатал свою резко антиправительственную статью, которой очень гордился, несмотря на общее невнимание. Он лелеял мечту сделать газету ежедневной.
Со вторым и третьим номерами дело обстояло еще хуже, и оптимизм Франко таял, как и деньги, когда княгиня Сильвия, следившая за его усилиями из своего дворца, вдруг появилась в каретном сарае.
— Франко, — сказала она, — ты, возможно, не захочешь слушать мои замечания, но я в любом случае скажу все, что думаю. Твоя газета — скука смертная.
Сицилиец покраснел:
— Это всего лишь твое мнение!
— Конечно, но, похоже, так думают и все остальные. Ты неплохо пишешь, но из статьи в статью повторяешь все одно и то же. Люди не желают читать, что правительство погрязло во взяточничестве, они и так прекрасно об этом знают. Ты должен поразить их какой-нибудь скандальной историей, и я даже знаю, какой именно. Тебя это интересует?