Века и поколения: Этнографические этюды
Шрифт:
Письмо успокоило Федора Федоровича, но сомнения в успехе еще оставались. Второе письмо, посланное 15 ноября 1840 г. из Сан-Франциско, пришло в Петербург только в начале 1841 г. Получив его, академик Брандт радостно воскликнул: «Свершилось!..»
…Первые дни сентября 1841 г., когда над океаном серые облака все чаще сбивались в огромные темные тучи и волны с глухим рокотом накатывались на отлогую песчаную кромку крутого берега, Илья Гаврилович подолгу задерживался на небольшой возвышенности, чтобы навсегда запечатлеть в памяти облик российского селения Росс, возникшего три десятилетия назад на калифорнийском берегу. У самого края берега, заросшего кустарником и редкими высокими кедрами, приютилась деревянная церковь, снаружи обмазанная глиной и побеленная; рядом с ней — колокольня, чуть дальше — деревянная башня-маяк и в глубь берега — одноэтажные рубленные из сосновых и кедровых стволов избы русских поселенцев, амбары и склады компании. В виду селения на рейде пятый день стоял бриг «Елена» под командованием Л. А. Загоскина. Ему выпала тяжелая участь перевезти все население Росса в Ново-Архангельск. Россия не смогла сохранить свою колонию на калифорнийском побережье и вынуждена была покинуть этот берег, освоенный русскими поселенцами.
Илья Гаврилович смотрел на вымершее селение. Темнело. Нигде не горели светильники, кроме одного окна в доме теперь уже бывшего губернатора колонии Росс Александра Гавриловича Ротчева. Он, как капитан корабля, не устоявшего под натиском стихии, покинет селение последним. Илья Гаврилович долго смотрел на мерцающий огонек в его окне и медленно спустился в долину к ранчо Василия Хлебникова, где ночевал последние дни. В селении от безлюдья жутко, а каким оно было жизнерадостным и буйным всего год назад!
В Калифорнию из Ново-Архангельска Вознесенский выехал на бриге «Елена» 7 июля 1840 г. Через тринадцать дней бриг прибыл в залив Бодего, а 1 августа посланец Академии переехал в колонию Росс в гостеприимный дом губернатора Ротчева. От первого дня до последнего Вознесенский не знал никаких хозяйственных забот, ему была оказана всяческая помощь и людьми и средствами со стороны хозяина. О таких условиях для работы можно было только мечтать. Вознесенский начал сбор обильной жатвы по всем видам программ и поручений. Он составлял гербарии, приобретал этнографические предметы.
Прошло совсем немного времени, и на корабле «Николай», который уходил из Ситхи в Россию, было отправлено в адрес музеев Академии 13 ящиков и два бочонка. С 23 октября 1840 г. по 20 февраля 1841 г. коллекции ежедневно обогащались новыми приобретениями. За четыре месяца Илья Гаврилович обследовал окрестности колонии Росс и побывал в горах, где среди исполинских сосен и величественных кедров обитали небольшие группы индейцев. В первые месяцы встречи с ними были редкими, но и тогда удалось приобрести интересные предметы их быта и украшения.
Обо всем этом Вознесенский успел написать в письме от 15 ноября 1840 г. Брандту и от 16 февраля 1841 г. Шрадеру. Две посылки — сухопутная из Охотска с экспонатами, собранными еще по дороге в Ситху в Бразилии и Чили, и дарами самого Куприянова музеям и морская — были уже отправлены в Петербург.
Спускаясь к ранчо Хлебникова по еле приметной в ночном сумраке тропинке, Вознесенский вновь переживал дни, проведенные в селении Росс. Он вспомнил письмо к Шрадеру: «После отправления всех собранных мною предметов по части этнографии, которые следуют на кругосветном корабле „Николай“ из Росса, — с того дня и до сего времени я не имел благоприятного случая делать мену с индейцами. Ныне же, предпринимая путь на несколько миль вовнутрь Калифорнии, я надеюсь там, по уверению туземцев, найти некоторые жилища племен индейцев, кочующих по р. Рио-дель-Сакраменто. При мирных обстоятельствах я буду стараться приобретать всевозможные вещи от жителей сей страны». При мирных обстоятельствах… Когда Илья Гаврилович писал эту фразу, он даже не предполагал, что ждет его в долине Сакраменто.
Из Сан-Франциско по реке Сакраменто в сопровождении своего помощника креола Филарета Дружинина, приставленного к нему еще Куприяновым, и двух местных жителей-россиян Вознесенский отплыл на лодке 20 февраля. Поездка в долину Сакраменто длилась тридцать один день. Исследователь достигал гряды трехвершинных гор, ночевал на золотоносных берегах притоков Сакраменто, встречался с лесными индейцами и чуть было навсегда не остался в тех девственных дебрях…
Тропинка в темноте совсем исчезла, и только вырвавшийся из-за туч лунный свет разом озарил округу — океанский простор, очертания строений Росса, долину Хлебникова и лежащий рядом с тропинкой погост. Кресты над могилами православных россиян и крещеных креолов, индейцев, идолы над оставшимися язычниками. Вознесенский вздрогнул, когда прямо над собой увидел большой крест, раскинувший в темноте перекладины-руки. К этой могиле он хотел прийти завтра, 5 сентября, покидая землю колонии Росс. Вместе с Филаретом они соорудили из плавника подобие креста и водрузили над могилой Аши — неожиданного помощника и спасителя во время трагической встречи в долине Сакраменто.
В последнюю поездку к лесной поляне, где были замечены костры индейцев, Вознесенский отправился вдвоем с Филаретом. Они пристали к берегу поздно вечером. На поляне никого не было видно. Выбрав удобное место, они соорудили навес и устроились на ночлег. Заснули быстро. Проснулись от гортанного крика людей, шума на поляне и ярких факелов. Им связали руки и ноги. В отблеске факелов мелькали мрачные лица лесных индейцев, потрясавших над ними каменными копьями и топорами. Невозможно было понять, что случилось, но можно было быть уверенным в трагическом исходе для них. Илья Гаврилович попытался приподняться и громко выкрикнул те несколько индейских слов, которые знал. Стоял такой шум, что его никто не услышал. Страха не было, было ощущение какой-то нелепости. Никто из индейцев не нападает на спящего, если спящий не враг. Ни у Ильи Гавриловича, ни у Филарета не было еще встреч с этим лесным племенем. В чем дело? Филарет попытался крикнуть по-алеутски, по-тлинкитски, на языке атапасков — индейцев внутренних районов.
Шум немного стих, и из рядов воинов, совершавших явно торжественный обряд перед жертвой, отделился один и, высоко подняв факел, пристально посмотрел на пленных. Резким взмахом топора он рассек веревку на ногах и поднял Вознесенского. Руки так и остались связанными. Воин что-то быстро-быстро говорил и беспрестанно показывал факелом вверх на дерево, под которым путешественники устроились на ночлег. Каждый раз, когда воин вскидывал факел, собравшиеся на поляне издавали грозное рычание. Что-то им хотелось объяснить, но Вознесенский не понимал чужого языка и, только посмотрев вверх, увидел в свете факела, что их навес устроен под необычным деревом. Это был столб, где вместо ветвей были деревянные изображения огромных воронов. Не иначе как приезжие осквернили святилище, и по законам племени их ждала смерть. Объяснить что-нибудь было невозможно.
Воин вновь высоко поднял факел и бросил его в сторону на кучу хвороста. Запылал костер, его тут же окружили индейцы двумя рядами и запели какую-то печальную торжественную песню. В хор и хоровод включились все, и казалось, о пленниках забыли. Филарет пытался освободиться от пут, напрягал усилия и Илья Гаврилович, тем более что их ружья и патронташи остались нетронутыми. Но освободиться не удалось и оставалось ждать своей участи. Песня летела к небу, и пляска становилась все быстрее и быстрее, а пламя костра взлетало к вершинам сосен и ярко озаряло священный столб.
Легкий плеск весла послышался с реки. Зашелестела трава, и из темноты выглянуло знакомое лицо местного креола Аши, восемнадцатилетнего юноши, которого Вознесенский раза три или четыре встречал вместе с Филаретом во дворе дома Ротчева.
— Тсс! Я выйду вороном, я спасу! — успел шепнуть Аши.
Но смысл его слов не был понятным.
Танец затихал, а песня гремела над поляной. Вдруг кольцо разорвалось и двое воинов бросились к навесу. «Сейчас все будет кончено», — подумал Илья Гаврилович, но индейцы схватили их одеяла, патронташи и ружья и понесли к костру. Они крикнули и бросили все имущество в костер. «Что-то будет сейчас», — подумал Вознесенский, но многоголосый крик заставил его резко повернуться к костру.