Века и поколения: Этнографические этюды
Шрифт:
Мы молча вернулись в свою обитель — местный медпункт и прикинули наличные средства на случай ожидания того единственного теплоходика, который придет поздней весной по большой воде. Наши ресурсы были невелики, но мы не унывали, так как находились среди людей, которым могли быть полезны и которые не покинут нас.
Мы не получили ответа из Москвы. Связи не было ни с кем, и оставалось с пользой продолжить работу. Единственное волнение доставляло возможное беспокойство наших близких из-за двухмесячного молчания. Собственные тревоги улетучились. Поэтому мы не сразу сообразили, что в тот краткий промежуток светлого дня 27 декабря, когда термометр показывал минус 51 и по инструкции Ан-2 летать не мог, на лед Таза сел самолет. Веселый голос Павла Федоровича, долетевший с реки, вернул нас к действительности: «Скорее, я прилетел!»
Быстро побросали кое-как вещи в рюкзаки. Друзья-раттовцы, уже прибежавшие к нам, подхватили спальные мешки, и мы помчались под гору, к самолету. Ростовцев размахивал руками и смеялся, а бортмеханик бил колотушкой по лыжам, чтобы они не примерзали ко льду. Мороз надолго мог задержать в своих объятиях и машину, и экипаж, и всех пассажиров, а в Ратте даже не было запасного горючего. Ростовцев торопил нас и не дал толком попрощаться с Раттой и ее людьми.
— Не сердись, но на исходе светлый день, мы не успеем в Верхнеимбатское, — объяснил Павел Федорович и поднял машину в воздух.
Отдышавшись, мы увидели четырех пассажиров, которые с любопытством смотрели на нас.
До Верхнеимбатского нам не удалось поговорить с Ростовцевым: он летел без второго пилота и не отрывался от штурвала.
Когда в Верхнеимбатском мы покинули самолет и отправились все вместе к дому пилотов, Ростовцева позвали к рации. Он успел, хитро улыбнувшись, предупредить меня, показывая на дом.
— Смотри, как бы ребята вас не побили.
Я распахнул дверь и поразился обилию знакомых лиц. Здесь были Кусумян и Ермолаев, здесь были почти все остальные экипажи самолетов. Что случилось? На нас смотрели сердито и отчужденно, как на гостей, явно задержавших застолье. Оказывается, им было за что сердиться. Из-за нас Хохлачев с экипажем живет в этом малоприспособленном помещении вторую неделю, другие — десять дней, неделю, пять дней. Что за наваждение? Но отчуждение прошло быстро.
Первым заулыбался Ермолаев, и вскоре кто-то заметил:
— И все-таки Пал Федорович сумел их вытащить, вот ведь чертяка!
Смешного ничего не было в этой фразе, но все хором рассмеялись и с юмором рассказали о случившемся.
Еще до нашей телеграммы в Москву президент Академии наук обратился в Туруханск с просьбой вывезти нас спецрейсом из Ратты. И вот экипаж за экипажем в разные дни вылетали к нам, но никому не хватило светлого дня долететь до Ратты, и они вынуждены были приземлиться в Верхнеимбатском. Пытались лететь и из Верхнеимбатского, но тоже не хватало дня. Либо трассу знали плохо, либо встречный ветер мешал. Не долетев к нам, они не смогли вылететь и в Туруханск: там мороз ниже 50 градусов и ветер тянет дым из печей поселка на летное поле; дым закрывает поле, и прожектора не могут пробить его. Короче, Туруханск не принимает. Начальник аэропорта ждет перемены ветра. Если не переменится, то попросит жителей полдня не топить печи. Хотя температура севернополюсная!
Ростовцев полетел в Келлог за учителями и договорился, что если светлого дня хватит, то уйдет за нами в Ратту, и ушел, рискнув с пассажирами сесть в незнакомом месте.
Утром нас разбудил возбужденный Кусумян:
— Везучие вы, Туруханск открывают, вставайте!
Один за другим поднимались с летного поля Верхнеимбатского самолеты и шли на север, в родной Туруханск. Шла мощная малая эскадрилья. Мы летели с Ростовцевым, он поднял самолет последним, так как надо было заклепать лыжу. Оказывается, когда мы ушли в дом, а он пошел на рацию, его попросили слетать вверх по Енисею, где в ста километрах от Верхнеимбатского находился раненый охотник. Охотнику нужна была срочная операция, в Верхнеимбатской больнице находился районный хирург. Светлый день кончался, и самолет приходилось сажать среди торосов почти в темноте. Ростовцев посадил самолет, взял раненого, доставил в Верхнеимбатское и только утром заметил, что несколько повреждена правая лыжа. Наш самолет поднялся последним, но прилетели мы первыми. Павел Федорович либо знал какой-то особый секрет, либо лучше других понимал небо и ветры.
Сейчас Павел Федорович работает пилотом-наставником в Енисейске. Он покинул Север, но остался верен Енисею, Красноярскому краю.
Встречи в пути. Сколько их уже было на длинной дороге экспедиций. Мимолетные, случайные и самые дорогие — незабываемые. Из незабываемых встреч — Павел Федорович Ростовцев, Геннадий Михайлович Хохлов, Мария Яковлевна Витковская и многие другие, чья дружба и помощь позволили сделать порой невозможное или, точнее, непосильное с первого взгляда.
Помощь самых разных людей — большая радость «дорожного» человека, как называют путника в сибирской тайге или алтайских степях. Этнографы сполна пользуются такой людской щедростью. В экспедиции, где привычный быт и ритм жизни сменяются заботой о выполнении задуманного плана работ, где существует одна цель и ей подчинено все, нет ни свободных от работы часов, ни выходных дней. В экспедиционной жизни могут и появляются такие мгновения, которые становятся сенсацией дня и года.
Мгновение остановленного внимания на необычных по форме бронзовых бляшках узды алтайской лошади позволило обнаружить отчетливую преемственность в украшении конской сбруи древними телеутами и современными алтайцами.
Мгновение ответа на вопрос о смысле услышанной легенды через много дней позволило сделать маленькое, но очень важное для истории кетов открытие.
В сибирском шаманстве был очень широко распространен культ почитания различных птиц — покровителей шамана. У одного народа такими птицами были журавль и гусь, у другого — гагара, у третьего — лебедь, у четвертого — орел или ястреб. Шаманы принадлежали к тому же роду, к которому относились и слушавшие их камлания, лечившиеся у них, то есть их сородичи. Может быть, в шаманских птицах-покровителях отразились самые ранние представления человека о его связи с живой и мертвой природой. Именно в природе человек искал своих предков, или, как говорили индейцы Северной Америки, своего «тотема». Тотемами у индейцев Северной Америки были бобры и волки, вороны и косатки, у жителей монгольских степей — конь и беркут, у притибетских народов — тигр, як или сосна и каштан, у енисейских кетов — лебедь и гагара. Лебедь и гагара не только птицы-предки, но и главные шаманские птицы кетов. И по сей день те, чей род в прошлом был порожден лебедем, не будут есть лебединое мясо, как бы ни были голодны. Не будут бить и есть гагару те, чьи предки якобы вели свой род от гагары.
Именно с шаманской птицей гагарой и была связана легенда, подарившая нам мгновение открытия. Легенду рассказал нам старейший из кетов поселка Пакулиха Михаил Михайлович Дибиков…
…Очень давно, когда только земля народилась и появились люди, много кетов жило на обширном просторе. Там много было рыбы в озерах и реках, много проходило дикого оленя по весне и осени, много росло берез, кора которых шла на изготовление тисок — покрышек для чума, и много гладкоствольных осин, из которых долбили лодки-ветки. Люди из поколения в поколение жили на тех местах. Им было хорошо. Но наступил год, когда пропала рыба. Пришел год, когда погибли березы. Однажды высохла и сгорела осина. Дикий олень в страхе переменил тропу. И тогда пошли обессилевшие от голода люди к великому шаману Доху и стали просить его спасти народ. Ничего не ответил шаман. И трижды к нему приходили люди и просили спасти живых. Разжег костер шаман. Нагрел свой бубен, вскочил на него и унесся к небу. Вернулся с неба Дох и так сказал кетам: