Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
В самом деле, куски мяса над догорающими углями достигли столь замечательной степени готовности, которая в сочетании с разгулявшимся аппетитом была готова затмить даже страсть к познанию волнительных древних тайн. Откуда ни возьмись на импровизированной скатерти появились свежие огурцы с зелёным луком и редиской, горчица и обильный запас томатного сока.
— Как всё-таки прекрасно столоваться на природе!— не смогла удержаться от выражения восторга Мария.— Совершенно будничная еда преображается и становится совершенством!
— Точно так же преображается и история, когда знаешь, к чему она в своём итоге пришла,— улыбнулся в ответ Борис, поспешая умять побольше сочного антрекота.— Ибо всё, о чём мы только что говорили, без дневника Фатова и подтверждающей его правоту замечательной пластиковой
— А как насчёт того, о чём собираешься рассказать ты?— ввернул Алексей.
— Ну… моя часть доклада пусть и не такая яркая, но зато в большей степени опирается на факты. Вы уж простите меня, коллега!
— Простим, если ублажишь трапезу рассказом.
— Засада! Всегда мне не везёт! Однако - на что не пойдёшь ради искусства!
С этими словами Борис изобразил печаль на челе, картинно вздохнул и, заглотнув побольше еды, с явным удовольствием приступил к своей части доклада.
Прежде всего Борис поведал о находках, сделанных в Государственном архиве, в который, в отличие от Алексея, он сумел выхлопотать допуск. Со слов Бориса, в переписке царского МИДа с русским посольством в Париже ему удалось обнаружить туманные и иносказательные упоминания о неисполненном со времён кончины Александра III обязательстве по передаче России некоего “эквивалента”, “паритета” и “вексельного удержания”. В одной из депеш, отправленных из Санкт-Петербурга в Париж, прямо говорилось, что без решения “известного перезревшего вопроса” Россия откажется заключать союзнический договор с Англией, что поставит на идее Антанты крест.
“То есть сведения Тропецкого, сообщённые Фатовым, в полной мере подтверждаются,” — заключил докладчик, и сразу же высказал предположение, что возможно именно через чиновников МИДа абсолютно секретная информация о переданных в конце концов России французских ценных бумагах, сведённых в особый фонд, могла получить пусть небольшую, но крайне нежелательную огласку.
— Что же касается личности фабриканта и банкира Николая Второва, которому царь Николай Второй доверил стать управляющим этим фондом, то здесь вообще всё ясно до степени восхищения!— продолжил Борис, утолив жажду глотком сока.— Второв был уникальным и совершенно нетипичным для своей эпохи промышленником и финансистом. Самое главное заключалось в том, что он придерживался традиционного православия и, соответственно, не принадлежал к напоминающему западное протестантство старообрядческому течению, под влиянием которого находилась большая часть наших тогдашних купцов и буржуев. Если позволите так выразиться, Второв был человеком “столыпинского духа”, то есть верил в прогресс и процветание России под царским скипетром, без потрясений и революций. Не стоит также забывать, что он был и выходцем из костромских земель - исторической вотчины Романовых,- а костромичи, как хорошо известно, ни разу династии не изменяли. К огромному сожалению, людей, подобных Второву, в России имелись считанные единицы - большая часть промышленности и финансов принадлежала безмозглой высшей аристократии, иностранцам и революционно настроенным старообрядцам. Тем не менее Второву с его единомышленниками удалось потрясающе много…
— Наверное, имелся ещё и еврейский капитал, как же без него?— поинтересовался Петрович, недавно завершивший прочтение одной из последних книг полюбившегося ему Солженицына.
— Как раз позиции еврейского капитала в России в начале XX века были достаточно слабы - хотя присутствие самих евреев в низших и средних эшелонах бизнеса сохранялось на достаточном уровне. Крупнейший из еврейских финансистов Лазарь Поляков разорился ещё в 1901 году, и с того момента государство целых семь лет поддерживало его банки, чтобы спасти вкладчиков от разорения. При этом нет оснований считать, что русский царь якобы иудеев не жаловал: в той же степени в те годы начало сокращаться и финансовое влияние иностранцев - немцев, англичан и даже наших друзей-французов. При этом никто никого не изгонял - всё происходило в результате здоровой конкуренции.
Мария была искренне удивлена.
— Звучит невероятно. Неужели такое возможно?
— Представь себе, что да. На рубеже веков, когда у нас добывалось больше половины мировой нефти, началась склока между инвестировавшими в бакинские промыслы Рокфеллером и Альфонсом Ротшильдом. Сражение за тогдашнюю российскую нефтянку вели “Standart Oil”, ротшильдовская “БНИТО” и “Royal Dutch Shell”. Удары друг по другу они наносили в основном на иностранных биржах и в арбитражах, поэтому русские власти, которые априори принято считать виноватыми во всех бедах иностранцев, повлиять на исход битвы никак не могли. Тем не менее в результате этой склоки к 1912 году практически вся нефтяная отрасль перешла ведение армянина Манташева, русского Лианозова и Эммануэля Нобеля, который ещё по совету императора Александра принял подданство России и в полной мере считал себя русским. С обрабатывающей промышленностью, которая в ту эпоху переживала техническую революцию и чьи перспективы оценивались ещё выше, должно было произойти то же самое. Центром консолидации национального капитала являлся Второв, и у него всё потрясающе получалось! Когда началась Первая мировая, именно Второву удалось создать практически с нуля современную оборонную промышленность. Его заводы затем обеспечили большевикам победу в Гражданской войне, а также сказали своё слово и спустя годы, уже во время отражения гитлеровского нашествия.
— Я никогда не слышала об этом…
— О Второве по каким-то неведомым причинам у нас всегда предпочитали не распространяться… Хотя когда-то его имя было у всех на слуху. Накануне февральской революции даже судачили, что мистер Гучков, которого Дума официально назначила ведать развитием “оборонки”, элементарно не справляется и проваливает один проект за другим, потому он по-чёрному Второву завидует и предпринимает всё для того, чтобы завалить тогдашнюю центральную власть. Кстати, тот же мистер Гучков со своим окружением вполне могли знать о фонде, которым по доверенности царя Второв управлял, и оттого вынашивать планы перехватить над ним контроль. Этим, в частности, можно объяснить и ту совершенно безумную спешку, с которой гучковская банда добивалась отречения царя Николая - вполне ведь могли рассчитывать, что Второв в отсутствие прежнего бенефициара отдаст все ключи Временному Правительству, то есть Гучкову.
— А Второв, надо полагать, ничего не отдал?— риторически поинтересовался Петрович.
— Разумеется! Более того, как настоящий патриот, он отказался от эмиграции и даже стал активно сотрудничать с Советской властью. Видимо, потому и был застрелен неизвестным в мае восемнадцатого. Эх, если хотя бы одного чекиста выделили для его охраны!
— Ну, это вопрос не ко мне,— парировал Петрович.
— А к кому же тогда могла перейти тайна фонда Второва?— спросила Мария.— Ведь он, как нам известно, не унёс всю её с собой?
— Помимо дяди своего парижского приятеля, который якобы знал про векселя, однако вряд ли располагал нужным кодом, Фатов в дневнике упоминает Гужона,— с уверенностью заявил Борис.— Месье Гужон - основатель завода “Серп и Молот”, известный жулик, проныра и к тому же гражданин Франции. Ну и, разумеется, важный участник московского клуба богачей, безусловно отлично Второва знавший. Возможно, что через него французское правительство намеревалось вернуть контроль за фондом, или же Гужон решил всё провернуть в одиночку. Но как бы там ни было, он столь же таинственно был застрелен в Крыму офицерами белогвардейской контрразведки, среди которых, как мы теперь понимаем, находился и наш будущий полный генерал Тропецкий.
— Неужели Тропецкий - полный генерал?— удивился Алексей.
— В документах Добровольческой армии и РОВСа значится именно так. Получив контроль над фондом, Тропецкий мог запросто купить полмира.
— Я, честно говоря, не допускал, что подобное возможно,— засомневался Алексей.— Ибо всё-таки, оставаясь нашими врагами, белые стремились придерживаться принципов чести.
— А при чём тут честь?— вмешался в разговор Петрович.— Если бы ты, безвестный старший лейтенант, положил свою волшебную штуковину с миллиардами на стол наркому товарищу Берии, то тоже вышел бы от него генералом. Ну а я, быть может,- полковником, поскольку всячески тебя оберегал.