Вектор атаки
Шрифт:
– Бескровно и строго в пределах разумной целесообразности.
– А кому нужно кровопролитие? – усмехнулся Носов. – Исторически доказанная неэффективность…
Кратов, усмехаясь, произнес:
Писать с натурыгораздо трудней баклажан,нежели тыкву… [3]Голиаф посмотрел на него в некотором смятении, а затем сдержанно осведомился:
– Доктор Кратов, у вас по случаю не образовались какие-то новые дипломатические рычаги воздействия
3
Масаока Сики (1867–1902). Пер. с японского А. Долина.
– Увы, нет. Но я намерен проверить одну свою давнюю ксенологическую гипотезу… и если она подтвердится, применить на практике.
– Он у нас такой же затейник, как и секретник, – заметил Носов.
– И все же вам придется поделиться со мной своими тайнами, – твердо сказал Голиаф.
– Никакие это не тайны, – сказал Кратов. – С недавних пор меня занимает тема ангелидов. Как вы знаете, это…
– Я знаю, кто такие ангелиды, – перебил его Вревский.
– Так вот: мне показалось, что мы недооцениваем размеры ксеноэкспансии в дела человечества…
– Вы хотели сказать – Федерации?
– Нет, именно человечества. Федерация – всего лишь обозначение общественно-политического устройства нашей цивилизации. Мы развиваем культурную конвергенцию с близкими нам галактическими расами и ничего не имеем против экономической экспансии в приемлемых для нас формах. Но здесь я подразумевал эволюционный, если угодно – антропогенный аспект этой темы.
– Вы уверены, что это имеет какое-то отношение к нашим высокоприоритетным задачам?
– В широком смысле – нет. На настоящий момент тема ангелидов, как я ее понимаю, целиком и полностью относится к компетенции ксенологии. Но за недостатком времени я не собираюсь исследовать ее углубленно… этим я займусь чуть позже, когда двести один человек ступит на поверхность любого из миров Федерации.
– Двести человек и один эхайн, – поправил Носов. – И не факт, что последний… – Он едва не сказал «вернется» и постарался, чтобы пауза, вызванная неточным выбором слова, осталась для Консула незамеченной. – …пожелает вернуться.
– Пусть он прежде сам изложит свои намерения собственной матери, в собственном доме и по достижении возраста самостоятельности! – Кратов начал закипать.
– Не отвлекайтесь, – строго сказал Голиаф. – Что там с вашими ангелидами?
– Да, конечно… Мне кажется, что мы сможем использовать эту покуда весьма расплывчатую тему в узком и совершенно конкретном качестве.
– И каким же образом?
– Кажется, кое-кто только что упомянул матушку юного Морозова, – нервно проговорил Носов.
– Ну, я упомянул, – ответил Кратов. – Что, не следовало?
– Пожалуй, – сказал Носов. – Похоже, мы разбудили лихо.
По аллее легким стремительным шагом на них надвигалась Елена Климова. Не шла, а именно надвигалась. Как стихия, как самый разрушительный ураган. По мере приближения непринужденными жестами она сносила с постаментов все вазы на своем пути.
– Коллекционный фарфор, – слегка задохнувшись от невиданного вандализма, промолвил Вревский трагическим голосом. – Эпоха Мин. Бесценный антиквариат. Вдребезги, все вдребезги…
– Не о том беспокоитесь, коллега, – сказал Кратов. – Сейчас она до нас доберется.
Возвышение мичмана Нунгатау
– Итак, мичман?
Пока бедолага кхэри, с которого мигом, как шелуха с переспелого зерна, слетела вся наглость, беззвучно шлепал губами на манер выброшенного на берег осклизлого обитателя вод, гранд-адмирал Вьюргахихх протиснулся между ним и Каннорком к столу и сграбастал розовый конверт.
– Вы намерены отвечать на мой вопрос?
– Д-да, янрирр…
– Ну так самое время начать.
– Ке… келументари – это предание. Миф… Никто не верит, что они существовали. О них рассказывают всякую шрехну… всякий вздор.
– Тогда как вы относитесь к тому, что здесь написано? – Вьюргахихх повертел злосчастным конвертом перед носом мичмана Нунгатау.
– Виноват… Не могу судить… не ознакомлен…
– Ложь, – с наслаждением произнес гранд-адмирал, – есть одно из десяти наитягчайших согрешений, что вверг в наши души демон-антином Юагрморн, с тем чтобы отвратить нас от духосообразности и совершенства Стихии Стихий. Хотя вы как этнический кхэри вправе и не разделять наши религиозные догматы… А уж говорить о лжи перед лицом своего военачальника и вовсе не приходится.
Что ж, гранд-адмирал не был слишком сведущ в этнических нюансах. И не в пример более образованные персоны терялись в предположениях, во что на самом деле верили и чему поклонялись кхэри. Многие сходились на том, что в числе их добродетелей правдолюбие – наипаче в отношении начальства, да еще чуждого исповедания, – не упоминалось. Но в том, что кхэри издавна славились дерзостью и своенравием, разногласий не было. А уж о их упрямстве ходили не только легенды, но и анекдоты. Дерзить в лицо гранд-адмиралу мог бы только безумец с суицидальными наклонностями. Гнуть свое до последнего – только чистокровный кхэри.
– Не могу судить, – повторил мичман и набычился.
– Я облегчу вашу задачу, – сказал гранд-адмирал, хотя на самом деле намерен был облегчить ее в первую очередь себе. – Келументари – не миф. Информация о том, что один из этих выродков некоторое время тому назад вторгся извне в пределы Эхайнора, вызывает мое полное доверие. «Извне», как подразумевается, – из той части обитаемой Галактики, где его пригрели и выпестовали. Кто выпестовал? Наши древние противники. Я почти двадцать лет ждал этого дня. И я к нему готов… Поскольку на меня возложена ответственность за покой и благополучие внутренних миров Черной Руки, я сделаю все, чтобы найти и обезвредить выродка келументари прежде, чем он обрушит в преисподнюю все, что мы с вами любим и охраняем. Что скажете, мичман?
– Верный слуга янрирра… – пробормотал Нунгатау, теряясь в догадках, куда клонит гранд-адмирал.
Каннорк был озадачен и того более, но счел за благо повременить с вопросами. Например, с таким: откуда Вьюргахихх вообще узнал о содержании конверта.
– Я буду откровенен с вами, и скоро вы поймете, отчего, – продолжал гранд-адмирал.
«Кажется, я уже понял, – подумал Каннорк и вновь облился холодным потом. – Неужели существует еще и приложение три точка четыре?! Я не трус… я эхайн, а значит – прирожденный воин, презрение к смерти у меня в крови… но я не готов умирать сейчас! Особенно так бесславно, будто скот на скотобойне…» На самый короткий миг он вдруг испытал братские чувства к мичману, которого незадолго перед этим с жестоким равнодушием готов был спровадить на ту самую скотобойню, где равнодушно и беспощадно соблюдаются высшие государственные соображения.