Величие. Книга 3
Шрифт:
– Не надо с ним ничего делать, он и так хороший, – полушутливо возразил император, ободряюще помахав насупленному другу рукой. – Тем более каждый из нас может иногда выпадать из привычного ему состояния. Я вот сегодня тоже попал впросак.
И он кивнул на Шиа, которая на этих словах с негодованием погрозила ему. Аурелий смущённо отвёл взгляд.
– А что, что произошло? – хором заговорили все, жаждая подробностей.
– Да я её холодной водой облил. В бане.
– Ага, я чуть не умерла! – мигом оскалилась эльфийка. Видимо, эмоции были всё ещё свежи. – Как только ума хватило!
– Но ты же любишь всякое… я думал, тебе понравится, – очевидно, в сотый раз
– Ещё одна подобная шутка, и я тебя выгоню в твои любимые сугробы и обратно не пущу! Будешь закаляться хоть до вечера!
– Ну прости-прости-прости…
Друзья только покачали головами: они знали, может быть, не столь очевидную для посторонних любовь Аурелия к ледяным процедурам и знали, что он очень гордится своим умением выйти без одежды в тридцатиградусный мороз. Но устроить подобное развлечение эльфийке, которая и зиму-то видела первый раз в жизни? Зато теперь стало понятно, почему возлюбленные смотрелись настолько по-семейному: оба были одеты предельно просто, без изысков и лишних кружев, чтобы одежда не стесняла распаренного тела. И каждый из друзей вдруг ощутил – по тону, по движениям, – что незаметно на их глазах уже действительно сформировывается некая отдельная и независимая единица, со своими внутренними закономерностями. Здесь было меньше эпатажного и больше скрытого, интимного. И что в каком-то роде Аурелий сдвинулся от них на шаг в сторону, обретя новую личность, родившуюся именно в этих отношениях. Он изменился. Это было новое, странное чувство, и каждый из друзей переживал его по-своему.
– Так что у каждого из нас бывают неудачные дни, – подвёл примирительный итог император. – Предлагаю сегодня на вечер всем поменяться ролями: Пьерше может отмалчиваться, как Кэрел, а Кэрел шутить вместо него. Договорились? – И он поманил всех за собой.
– А где княгиня Брунгервильсс? – опомнилась Сепиру.
– В музыкальной комнате. Мы сегодня совершенно случайно выяснили, что Аурелий помнит слова колыбельной, которую напевала Юйсинь, а Арэйсу – мотив, – отозвалась Шиа. – И она теперь загорелась, сидит, подбирает аранжировку. Если хотите, можем тихонько подойти и послушать в коридоре. Только не беспокойте её.
* * *
Друзья выразили горячие согласие. Им повезло: из комнаты как раз доносился тихий напев. Затем, под мягкий аккомпанемент рояля, зазвучала и сама песня. Очевидно, Арэйсу уже завершила основную мелодию и теперь работала над деталями, оценивая результат. Нежный, печальный голос совсем не походил на её повседневную манеру речи:
Позволь прижать тебя к груди,
Пока у ног моих играешь;
Дай поцелую твои ручки —
Ох, как ты резво убегаешь!
Что принесёт грядущий день,
То ведать не дано.
Но верь, однажды снова мы
Увидим вместе неба синь,
Сирени цвет и зимний иней —
Уж так нам суждено.
Пение прервалось, и зашуршала бумага: судя по всему, княгиня делала пометки. Затем, немного переменив аранжировку, Арэйсу продолжила с большей экспрессией. Напряжение нарастало, печаль перерастала в надрыв. Это была не колыбельная – клятва, пронизанная невысказанным страданием:
Теперь пора исчезнуть мне —
Хоть сердце стонет, мой любимый;
Я не пролью прощальных слёз,
Ко мне судьба неумолима.
Я буду петь для нас двоих
И в счастье, и в тоске,
Молиться за тебя, пока
Хоть капля крови есть во мне.
И
Моя душа всегда с тобой,
Иного места я не знаю —
Так не печалься, милый мой,
Тебя от бед я ограждаю.
– Аурелий… – Шиа осторожно тронула императора за рукав.
В его лучистых глазах стояли слёзы.
– Нет, я не об этом плачу, – быстро покачал тот головой. – Всё в порядке. – И он с улыбкой обнял эльфийку за плечо, показывая, что теперь, рядом с ней, у него есть надёжная опора.
С тех пор, как Аурелий по неосторожности воспользовался властью, которую имел над Арэйсу, в его душе выросла ледяная стена. Обращая внимание на присутствие княгини не более, чем на предмет обихода, он делал вид, что её как будто не существует. Свести общение до формального, как некогда поступил отец, – не лучший ли выход для них обоих? Однако эта живая песня, в которой было столько прошлого, столько искреннего сочувствия к умершей, с новой ясностью напомнила ему, кем на самом деле приходится ему Арэйсу. Единственная выжившая родственница, единственная душа, которая тоже знала матушку и, похоже, горевала о ней, единственная, с кем он мог бы разделить тёмное прошлое их семей… Почему так случилось, что именно с ней у него не получается найти контакт? Это какое-то родовое проклятие – не иметь взаимопонимания с близкими?
Материнская молитва тронула за душу всех, но только у Пьерше она вызвала приступ дурноты. Все годы молодой дружбы он видел в кронпринце товарища по несчастью – это немного облегчало тяжёлое бремя, помогало верить, что он, Пьерше, сам по себе не урод. Однако эта колыбельная, прежде сокрытая мраком неизвестности, обрушилась на него коварным ударом, переворачивая привычную картину мира: какими бы ни были обстоятельства, вынудившие императрицу Юйсинь оставить своего сына, она всегда любила его! Аурелий обладал сполна тем, что для Пьерше стало кровоточащей раной.
«Одиночество. Одиночество. Одиночество.
Бездонный омут, в уставшей душе червоточина», – всплыли в памяти чьи-то стихи.
Значит, Аурелий точно такой же, как и прочие жители Белой империи. Это он, Пьерше, одинок в своей ущербности. Никто не мог представить, что значит страстно мечтать о тепле родного дома и оставаться сиротой при живых родителях. Никто не мог разделить с ним это отчаяние, в котором раз за разом спрашиваешь себя: «Почему?» – и не находишь ответа. Быть может, где-то и были норды, подобные ему, но он их не знал.
Заметив бережный жест императора по отношению к возлюбленной, Пьерше впервые испытал нечто сродни зависти. Как непривычно и чудно было наблюдать такие нежные, пронизанные доверием отношения в мире, где царили эгоизм и двуличие! Воистину, если бы он не был свидетелем, ни за что бы не поверил, что подобное существует. Как в книгах. Как в сказках… Неужели они и правда будут жить «долго и счастливо»?
Впрочем, для этого не хватало пока что официальной коронации эльфийки. И всё-таки можно утверждать, Аурелию несказанно повезло. Да, кронпринц, безусловно, много страдал – но сколько же приобрёл взамен! Его не жжёт клеймо брошенного ребёнка, он не стыдится своего отца, у него есть эта колыбельная, как знак высшей материнской заботы, у него есть девушка, которая оставила ради него родную страну… И всё это задаром. Аурелию никогда не надо было становиться кем-то особенным, чтобы получить чью-то любовь. А он, Пьерше? Всю жизнь лезет вон из кожи.